Предостерегающий свист солдата за спиной мгновенно подтвердил его опасения — не так тих каньон. И свист тут же был прерван внезапным выстрелом и хорошо знакомыми воплями: солдаты Панчо Вильи бросили своих коней с вершины каньона вниз по головоломно крутому склону и стали с верхнего карниза поливать ружейным огнем разведчиков. Окровавленные взбесившиеся кони катились под громыханье выстрелов в пропасть, увлекая с собой раненых, разбиваясь об острые камни. Он успел повернуть голову назад и увидеть, как Тобиас бросился, подражая вильистам, вниз по отвесному косогору. Но выполнить приказ индейцу не удалось: его конь споткнулся и секунду летел по воздуху, затем грохнулся на дно ущелья и придавил своим телом всадника. Вопли усиливались, ружейная пальба учащалась. Он быстро перегнулся на левый бок лошади и ринулся с седла вниз, стараясь затормозить падение, цепляясь за выступы горы. На какое-то мгновение перед его глазами мелькнули животы взвившихся на дыбы коней и дымки выстрелов — напрасно тратили порох его солдаты, застигнутые врагом на узком скалистом карнизе; они не могли ни укрыться, ни повернуть коней. Он катился вниз, обдирая руки о камни, а люди Вильи прыгали на второй карниз, чтобы схватиться с разведчиками врукопашную. Снова загрохотал страшный обвал — падали сплетенные тела и обезумевшие кони. А Он в это время на темном дне каньона ощупывал себя окровавленными руками и старался вытащить револьвер. Снова его окутала тишина. Отряд уничтожен. Он растянулся под огромной скалой. Болело плечо, ныла нога.

— Выходите, капитан Крус. Сдавайтесь, хватит…

Из пересохшего горла прозвучал ответ:

— Чтобы меня расстреляли? Здесь обожду.

Но пальцы, парализованные болью, едва держали револьвер. С усилием приподняв правую руку, Он вдруг почувствовал резкую и глубокую боль где-то в животе. Стрелял не глядя — не было сил прицелиться: стрелял, пока спусковой крючок не защелкал вхолостую — металл о металл. Он швырнул револьвер за скалу, а сверху снова послышался голос:

— Руки на затылок и выходите.

С той стороны скалы громоздилось около трех десятков лошадей, мертвых или умиравших. Одни пытались поднять голову, другие судорожно дергали передними ногами, у многих — на лбу, на шее, на брюхе — пестрели красные бляхи. На лошадях или под ними в самых разных позах лежали люди из обоих отрядов: лицом вверх, словно подставляя рот под струю незримой воды; лицом вниз, обнимая камни. Все были мертвы, кроме одного стонавшего человека, придавленного гнедой кобылой.

— Дайте мне его вытащить, — крикнул Он тем, наверху. — Может, это кто из ваших.

Но как? Чем? Откуда взять силы? Едва Он нагнулся, чтобы схватить под мышки распростертое под лошадью тело Тобиаса, как в воздухе свистнула пуля и ударилась о камень. Он поднял глаза. Начальник победителей — в высокой шляпе, белевшей на фоне горы, — утихомирил стрелка угрожающим жестом. Липкий грязный потекло рукам; правая кисть почти не чувствовалась, но левая мертвой хваткой вцепилась в грудь Тобиаса.

За спиной Он услышал дробный цокот копыт. Вильисты цепочкой спускались в ущелье, чтобы взять его. Они уже стояли над ним, когда разбитые ноги индейца-яки показались из-под брюха лошади. Руки вильистов содрали с капитана патронташи.

Было семь часов утра.

Добравшись до тюрьмы в Пералесе, Он едва мог представить себе, как за девять часов проехали они — два пленника и вильисты под командой полковника Сагаля — по головоломным тропам сьерры и спустились к поселку в районе Чиуауа. В голове, кружившейся от боли, смутно запечатлелся пройденный путь. Очень трудный, как ему показалось. Очень легкий, как полагали те, кто, подобно Сагалю, сопровождал Панчо Вилью с первых его отступлений и за двадцать лет изъездил все эти горы, наизусть знал все их заповедные места, проходы, каньоны, тропки.

Белая шляпа в форме гриба скрывала пол-лица Сагаля, но его длинные крепкие зубы, окаймленные черными усами и бородкой, всегда сверкали в улыбке. Сверкали, когда Он с трудом влез на лошадь, а разбитое тело яки было перекинуто сзади, лицом книзу, через круп его лошади. Сверкали, когда Тобиас протянул руку и схватился за пояс капитана. Сверкали, когда отряд тронулся в путь и, направившись к темной зияющей дыре в горах, вошел в настоящий тоннель, не известный ни ему, ни другим каррансистам и позволявший пройти за час расстояние, которое наземными тропами не пройти и за четыре часа. Но Он почти не думал об этом. Он знал, что обе стороны в этой бандитской войне расстреливали на месте вражеских офицеров, и спрашивал себя, почему полковник Сагаль уготовил ему другую судьбу.

Надежда убаюкивала. Рука и нога, отбитые при падении, висели, как плети, а яки тянул его за пояс и стонал, страшно кривя лицо. Один горный склеп сменялся другим. Они ехали, укрытые тенью, во чреве сьерры, оставляя позади каменные коридоры, глубокие ущелья, почти смыкавшие свои стены над высохшими руслами ручьев, и тропы в зарослях чертополоха и кустарника, сплетавшего колючую кровлю над головами всадников. Наверное, только люди Панчо Вильи побывали в этих местах, думалось ему, и поэтому им удалось в свое время сделать четки из зерен партизанских побед и задушить диктатуру. Они здорово умеют наносить внезапные удары, окружать и быстро отходить после атаки. Полная противоположность его тактике, военной тактике генерала Альваро Обрегона,[51]который предпочитал обычные сражения — в открытом поле, боевым строем, с маневрами на хорошо известной местности.

Держать равнение. Не отделяться! — слышался голос полковника Сагаля, который вдруг поворачивал назад и скакал к хвосту колонны, скаля зубы и сплевывая пыль. — Скоро выйдем из гор, а там черт знает, что нас ждет. Всем быть начеку, головы не поднимать, глядеть в оба — не запылит ли где дорога. Всем вместе видней, чем одному…

Громады скал раздвинулись. Отряд выехал на плоскогорье, и равнина Чиуауа, волнистая, пестревшая деревцами меските, раскинулась у их ног. Жару рассеивал горный ветер; прохладная завеса, никогда не ложащаяся на горячую корку земли.

— Сворачивай к руднику, там путь короче! — крикнул Сагаль. — Крепче держите своего товарища, Крус, спуск очень тяжелый.

Рука яки рванула Артемио за пояс. Ему показалось, что это не просто рывок, а сигнал, возможно, попытка привлечь его внимание. Он нагнулся и стал ласково похлопывать лошадь по холке, повернув голову к сведенному судорогой лицу Тобиаса.

Индеец прошептал на своем языке:

— Мы будем проходить мимо рудника, давно заброшенного. Когда пойдем мимо одного из входов, прыгай с лошади и беги в рудник, там много ходов, и тебя не найдут…

Он, не переставая, поглаживал лошадиную гриву. Поднял наконец голову и попытался разглядеть во время спуска на равнину вот вход в рудник, о котором сказал Тобиас.