видела, как эмоции Оливера смешиваются с моими, словно краски: уверенность синего, неуверенность ярко-желтого, тоска лилового…

Мы выросли в доме на окраине, рядом со старым домом Джонсов. Оба дома были двухэтажные, с небольшим задним двором, окруженные свободно растущими деревьями.

Все было по-прежнему, но в то же время так непохоже…

– Он заброшен, – простонала я, глядя на дом.

– Это не так, – сжал мою руку Оливер. – Какие-то англичане купили его много лет назад. Они собираются приехать и жить здесь, когда выйдут на пенсию, а потом снесут его и построят что-то новое. По крайней мере, так они мне сказали.

Несмотря на боль и возникший в мыслях образ этих стен, превращенных в груду обломков, я посчитала, что так будет лучше. Потому что это место хранило слишком много воспоминаний, чтобы создавать новые на их основе. Потому что если оно уже никогда не будет прежним – а оно точно не будет, – то, может быть, стоит начать все с чистого листа.

– Помню, как ты лазила вон на то дерево, – нарушил молчание Оливер. – Ты забиралась туда, как обезьяна, и часами висела на одной из веток. Только Аксель мог спустить тебя вниз.

– А мама грозилась его срубить.

– Точно, – засмеялся он. – Она была прекрасна.

– Характер у нее был будь здоров.

– Как и у тебя. Такая эмоциональность…

– Ты больше похож на отца.

– Ты правда так думаешь?

– Да. Ты честный. Прозрачный.

Оливер улыбнулся и крепче сжал мою руку.

– Я очень тебя люблю. Ты ведь знаешь это, да?

– Я тоже тебя люблю. Всегда буду.

Послеполуденный ветер шелестел в кронах деревьев и сдувал упавшие на землю листья.

– Оливер.

– Что такое?

– Что ты сделал со всем этим?

– Забрал все, что мог. – Он отвел взгляд. – Нгуены помогли мне. Я забрал несколько коробок, а они оставили себе остальное. Пару папиных картин подарил галерее, а остальные…

– Остальные что?

– Они остались там.

– В доме? Думаешь, они все выбросили?

– Не знаю и предпочитаю не думать об этом, – вздохнул он и потер шею. – Надо возвращаться, Лея. Уже поздно, мы должны высадить тебя в Брисбене, а потом сесть на самолет.

Пока мы шли обратно в отель, я пыталась выкинуть из головы последние мысли. Хотела бы я сказать, что мне это удалось. Но это не так.

Февраль. (Лето. Австралия)

57. Лея

Я вернулась в Брисбен. Вернулась к рутине.

К живописи.

Мне не надо было посещать занятия, и потому дни текли один за другим. Я часами торчала на чердаке, иногда выбираясь выпить с друзьями после обеда, а по вечерам шла к Лэндону, чтобы поужинать и уснуть, свернувшись калачиком рядом с ним.

Но в этом однообразии была трещина.

И эту трещину звали Аксель.

58. Лея

– Значит, ярмарка искусств, – сказал Лэндон, помогая мне достать сковороду из одного из высоких шкафчиков. Я только что сообщила ему, что еду с Акселем на ярмарку в эти выходные и буду выставлять пять работ. – Переночуешь у меня?

– Да, это всего в часе езды. Хочешь поехать с нами? – Я посмотрела на него немного нерешительно, потому что знала, что, если он согласится, ситуация будет странной, но в то же время я отчаянно нуждалась в том, чтобы все наконец стало нормально, а пока что я была далека от этого.

Лэндон покачал головой и вздохнул.

– Не могу, у меня есть дела.

Я восхищалась безмятежностью Лэндона, его спокойствием. Может быть, потому что была полной противоположностью, вся на нервах и импульсивная. Мною управляли эмоции; я могла плакать из-за любой глупости или смеяться над ней до боли в животе, в мгновение ока переходить от черного к белому и накручивать себя так сильно, что иной раз мне казалось, будто я нахожусь в центрифуге.

– Скажи мне все, о чем ты думаешь.

Он наклонился ко мне и нежно поцеловал.

– Я думаю о том, какая ты замечательная.

– Я серьезно, – засмеялась я.

– Я тоже. Что тебя беспокоит?

– Эта ситуация, ну ты понимаешь. – Я села у кухонной стойки, пока он ставил воду нагреваться и доставал из шкафа пачку макарон. – Я хочу, чтобы ты сказал мне о своих чувствах, если в любой момент что-то заставит тебя чувствовать себя некомфортно. Пожалуйста, не держи это в себе.

Он глубоко вздохнул и посмотрел на меня.

– Это только все усложнит.

– Тогда сделай это. Усложни.

Я всегда предпочту это молчанию.

– Меня беспокоит то, как он смотрит на тебя, – выпалил он.

– Он вообще на меня не смотрит.

Лэндон опустил макароны в кипящую воду.

– А еще меня беспокоит то, что ты это отрицаешь.

– Если бы ты знал Акселя, ты бы понял.

Я закусила губу. Я не хотела заходить дальше и говорить ему, что не стоит доверять первым впечатлениям об Акселе, что реальность куда менее прозрачная, чем казалось на первый взгляд, что в глубине души он «не так уж сильно всего этого хотел», как он сам мне сказал.

– Вы поговорили? – спросил он.

– Что именно ты имеешь в виду?

– Черт, Лея. О вашей истории. О том, что случилось.

– Там не о чем было говорить.

– Как ты можешь говорить о?..

– Мы друзья, – рассеянно оборвала его я. – И я предпочла бы забыть, что у нас было что-то еще, потому что если буду помнить все это, то не смогу его простить. Мы не разговаривали об этом, и я сомневаюсь, что когда-нибудь поговорим; это то, что произошло, некоторые вещи лучше оставить позади, чтобы жить дальше, не таская за собой бремя. Ты же понимаешь? Ведь иначе и быть не может.

Лэндон кивнул и серьезно посмотрел на меня.

– Ты перестала держать обиду?

– Да, – солгала я. Солгала, потому что была неспособна признать обратное и не была готова честно ответить на этот вопрос. Если бы я сказала «нет», это разрушило бы все хрупкие основы, на которых я строила свои новые отношения с Акселем.

59. Аксель

Впервые я почувствовал потребность в рисовании, когда мне было тринадцать лет. В тот день Оливер не пошел в школу из-за температуры, так что, вернувшись из школы, я зашел к нему домой, чтобы немного посидеть с ним. Роуз открыла дверь и улыбнулась мне, впуская.

– Заходи, солнце. Оливер спит.

– До сих пор? Ну и слабак, – проворчал я.

Роуз посмеялась, и я последовал за ней на кухню.

– Хочешь, сделаю тебе апельсиновый сок?

– Хочу, – пожал я плечами. В тот день мне нечем было заняться, и я не хотел оставаться один.

– А Дугласа тоже нет?

– Он здесь, в студии. Сходи к нему. Сейчас принесу вам сок.

Я поднялся по лестнице дуплекса на второй этаж. Звуки песни I Will привели меня к нему в студию, и я с любопытством огляделся. Дуглас напевал песню с кисточкой в руке, а Лея танцевала вокруг него. Я таращился на них, пока он меня не заметил.

– Эй, мальчишка! Иди-ка сюда.

Он поставил музыку на паузу и улыбнулся мне.

Я вошел. Я бывал там и раньше, но обычно вместе с Оливером и не обращал особого внимания на красочные картины, заполнявшие комнату. Лишь раз я остановился, чтобы внимательно рассмотреть одну из них, много лет назад, когда Дуглас изобразил жуков с распахнутыми брюшками, полными маргариток.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– А ты как думаешь? – Он засмеялся.

– Я имел в виду такую громкую музыку.

– Музыка – это вдохновение, Аксель. – Он снова включил ту же песню, а затем серьезно посмотрел на меня, взяв кисточку, которую Лея подняла с пола. – Я никогда не рассказывал тебе, как понял, что влюблен в Роуз?

Я покачал головой, немного смущенный тем, что Дуглас столь откровенно говорит со мной на подобную тему, это было неловко. В этом возрасте мне было достаточно украдкой целоваться с одноклассницей время от времени после уроков, а слово «любовь» вызывало у меня смех.

– Что ж, это было просто. Я был на набережной с друзьями, когда увидел ее вдалеке. Роуз каталась, ее волосы были взъерошены, и выглядела