Вереница фонтанов, окруженных длинными низкими скамьями в тени пышных апельсинных и лимонных деревьев, предлагала долгожданный отдых, прохладу и спасение от невыносимой полуденной жары. Повсюду громадные тополя шумели листвой на ветерке, затеняя ряды зданий из необожженного кирпича, выстроенных вдоль прямых, мощенных булыжником улиц.

Город жил в нервном напряжении, будучи оккупирован французским гарнизоном, командующий которого добивался покорности населения при помощи штыков. Купцам и лавочникам грозило тюремное заключение и конфискация имущества, если они не выполнят все без исключения требования чиновников и станут уклоняться от уплаты налогов в императорскую казну.

Рынок и лавки были открыты, но лишь редкие покупатели заглядывали туда и чаще всего уходили с пустыми руками, напуганные возросшими ценами. Мрачные типы, готовые на убийство за несколько монет, притаившись в тени, ощупывали хищным взглядом каждого незнакомца, который появлялся в городе. От их неподвижных, мертвых глаз любого бросало в дрожь, руки с грозным намеком покоились на рукоятках устрашающего вида револьверов.

Повсюду мелькала яркая бело-голубая униформа французских солдат. Их оживленная скороговорка доносилась из каждой кантины, из каждого общественного здания. Если и раздавался чей-то смех, то это смеялись французы. Местные жители были угрюмы и молчаливы.

– Не думаю, хозяин, что вам будет сложно нанять здесь вакеро. Бездельников тут хоть пруд пруди, а хороших работников что-то не видно, – заметил Хиларио, когда они проезжали мимо распахнутых дверей заполненной народом кантины.

– Я углядел достаточно отчаянных парней, но все они не того сорта публика.

– Это верно. Вряд ли им охота возиться со скотом, – согласился Хиларио. – Но я поищу тех, кто хотя бы сможет отличить осла от коровы.

– Я намерен платить пятьдесят песо в месяц. Посмотрим, кого ты найдешь. Встретимся в «Змее и кактусе» вечером. Я хочу сначала устроить как следует жену и дочь.

Хиларио кивнул и подал знак Тонио и двум юнцам следовать за ним. Расспросив, где находится обитель урсулинок, Николас и Мерседес отправились туда по извилистым боковым улочкам.

Массивные двери из грубо обструганных досок загораживали вход в приземистое уродливое строение. Лишь крест на верхушке маленькой церкви виднелся из-за глухой, без единого окошка стены.

Николас спешился и кулаком постучал в дверь. Наконец в крохотном отверстии, прикрываемом отодвинувшейся со скрежетом заслонкой, показалась женская голова с аскетическими чертами лица и глазками, растерянно моргающими от яркого полуденного света.

– Что вы хотите? – спросила монахиня с робостью.

– Я дон Лусеро Альварадо. Мне нужно побеседовать с матерью настоятельницей о деле, весьма безотлагательном.

Маленькая монахиня вновь поморгала глазками, потом отперла и приоткрыла дверь и отступила, пропуская посетителей с явно выраженной неприязнью на миниатюрном исхудавшем личике.

Они прошли во двор монастыря.

– Следуйте за мной, – произнесла монахиня сухо и официально и повела их по пыльной тропинке, пересекающей двор по диагонали и упирающейся в здание церкви.

Двор был замкнут со всех сторон рядами глинобитных келий, пристроенных к внешним стенам. Узкая галерея с крышей из пальмовых листьев окаймляла кельи, давая немного тени, столь необходимой в изнурительную жару.

Мерседес увидела следы эпидемии, унесшей на тот свет мать Розалии. Большинство келий пустовало, и их двери были распахнуты настежь. То, что когда-то было комнатой для занятий, превратилось в импровизированный госпиталь со множеством деревянных скамей, сдвинутых сейчас в сторону. На освободившемся пространстве пола рядами были разложены соломенные тюфяки, сейчас пустующие. Лишь двое страдалиц в дальнем углу еще цеплялись за жизнь. Мучимые страшным обезвоживанием, которое сопровождает последнюю стадию холеры, и адскими болями, они испускали душераздирающие стоны.

Наверное, здесь и отдала Богу душу мать Розалии. Вспомнил ли супруг Мерседес о своей мертвой возлюбленной, когда они торопливо миновали лазарет? Были ли его сохранившиеся чувства к ней причиной желания признать их общее дитя?

Мысль о том, что она ревнует к умершей женщине, промелькнула где-то в тайниках ее сознания и заставила устыдиться самой себя. Мерседес отогнала эту мысль и стала готовиться к встрече с девочкой.

В поле зрения никаких детей не попадалось. Где же прячется маленькая Розалия? Как ребенок воспримет известие о появлении отца и долгое путешествие с двумя чужими ей людьми? Мерседес не могла представить себе Лусеро в новой роли.

Двое сестер-монахинь в поношенных серых одеяниях тихо переговаривались о чем-то, судя по их лицам, невеселом возле колодца в центре двора. Их голоса заглушал громкий скрип ворота, когда они поднимали наверх тяжелую бадью. Привратница и ее подопечные прошли мимо колодца, незамеченные монахинями, словно были невидимками, и приблизились к келье, примыкающей к церкви.

Дверь была раскрыта настежь, но сестра привратница все равно постучалась.

В ответ прозвучал из глубины кельи красивый, звучный голос:

– В чем дело, сестра Агнес?

– Дон Лусеро прибыл по поводу Розалии, – кратко пояснила привратница.

– Пусть войдет.

Их встретила высокая, старая, но не согбенная годами женщина. Ее умные проницательные карие глаза изучали вошедшую пару с нескрываемым интересом. Выдающийся вперед нос с горбинкой, резкие черты лица свидетельствовали о волевом характере их обладательницы.

– Я мать настоятельница Катерина, дон Лусеро. Я не рассчитывала, что отец Розалии явится сюда лично, – добавила она, слегка повернув голову в сторону, ожидая, что посетитель представит ей свою спутницу.

За короткими фразами, произнесенными ею, Николас угадал некоторую растерянность. Она отправила письмо его отцу и была в полной уверенности, что падре Сальвадор или кто-то из слуг просто привезут мешочек с деньгами как плату за поступление девочки в другой приют.

– Я понял, что до вас еще не дошло известие о кончине моего отца дона Ансельмо. Меня призвали домой, чтобы принять бразды правления поместьем.

При упоминании о смерти старого дона монахиня осенила себя крестным знамением.

– Я ничего не знала. Конечно, я распоряжусь отслужить мессу за упокой его души.

В ее тоне сквозила убежденность, что усопший очень нуждается в этом.

– Наша семья будет вам благодарна, мать настоятельница. Позвольте представить вам мою супругу, донью Мерседес Себастьян де Альварадо.

Тонкие брови монахини чуть вскинулись вверх, но лицо сохранило бесстрастное выражение.

– Мне доставляет удовольствие принять вас в нашей скромной обители. – Она указала на деревянный без обивки стул: – Пожалуйста, садитесь… Боюсь, что я не многое могу вам предложить для освежения. Может быть, стакан холодной воды?