Приоритетным в культурном отборе К. Лоренц считал не новизну, а сохранение старого, традиционного. «Сохранение не просто так же важно, но гораздо важнее нового приобретения, – указывал он, – и нельзя упускать из виду, что без специально направленных на это исследований мы вообще не в состоянии понять, какие из обычаев и нравов, переданных нам нашей культурной традицией, представляют собой ненужные, устаревшие предрассудки и какие – неотъемлемое достояние культуры» (там же).

Культ новизны (неофилия) в культуре, по К. Лоренцу, приводит к разрыву с традицией, что, с его точки зрения, недопустимо, даже если речь идёт о борьбе рационального с иррациональным, науки с религией. Он писал: «Заблуждение, будто лишь рационально постижимое или даже лишь научно доказуемое доставляет прочное достояние человеческого знания, приносит гибельные плоды. Оно побуждает “научно просвещённую” молодежь выбрасывать за борт бесценные сокровища мудрости и знания, заключённые в традициях любой старой культуры и в учениях великих мировых религий. Кто полагает, что всему этому грош цена, закономерно впадает и в другую столь же гибельную ошибку, считая, что наука, конечно же, может создать всю культуру со всеми её атрибутами чисто рациональным путём из ничего. Это почти так же глупо, как мнение, будто мы уже достаточно знаем, чтобы как угодно “улучшить” человека, переделав человеческий геном. Ведь культура содержит столько же “выросшего”, приобретённого отбором знания, сколько животный вид, а до сих пор, как известно, не удалось ещё “сделать” ни одного вида! Эта чудовищная недооценка нерациональных знаний, заключённых в сокровищах культуры, и столь же чудовищная переоценка знании, которые человек сумел составить с помощью своего ratio в качестве homo faber, не являются, впрочем, ни единственными, ни тем более решающими факторами, угрожающими гибелью нашей культуре. У надменного просвещения нет причин выступать против унаследованной традиции с такой резкой враждебностью. В крайнем случае оно должно было бы относиться к ней, как биолог к старой крестьянке, настойчиво уверяющей его, что блохи возникают из опилок, смоченных мочой. Однако установка значительной части нынешнего молодого поколения по отношению к поколению их родителей не имеет в себе ничего от подобной мягкости, а преисполнена высокомерного презрения. Революцией современной молодежи движет ненависть, и притом ненависть особого рода, ближе всего стоящая к национальной ненависти, опаснейшему и упорнейшему из всех ненавистнических чувств. Иными словами, бунтующая молодежь реагирует на старшее поколение так же, как некоторая культурная или “этническая” группа реагирует на чужую группу, враждебную ей» (там же).

7. ИНДОКТРИНИРУЕМОСТЬ. В своём консерватизме, обоснованном в предшествующей главе, К. Лоренц заходит не настолько далеко, чтобы дойти до обесценивания прогресса в культуре – в частности, в науке. Вот почему в научном познании он отдаёт должное гипотезе, которая, как водится, часто воспринимается представителями господствующей доктрины в штыки. Последнюю он уподобляет в этом качестве религии. «Доктрину защищают с тем же упрямством, с той же горячностью, какие были бы уместны, если бы надо было спасти от гибели испытанную мудрость, просветленное отбором знание старой культуры. Всякого несогласного с ходячим мнением клеймят как еретика, осыпают клеветой и, насколько возможно, дискредитируют. На него обрушивается в высшей степени специфическая реакции “mobbing”, общественной ненависти и травли. Подобная доктрина, ставшая всеохватывающей религией, доставляет своим приверженцам субъективное удовлетворение окончательным познанием, принимающим характер откровения» (там же. Гл. 7).

Причёсывание всех под гребёнку господствующей доктрины приводит людей к утрате ими их индивидуальности. Этот процесс К. Лоренц и назвал индокринированием (от слова «доктрина»). Политики по этому поводу любят толковать о тоталитарном сознании. В качестве примера индоктринирования в науке рубежа XIX–XX вв. К. Лоренц приводит ситуацию с психологией, которую Вильгельм Вундт пытался направить по естественно-научному, дарвиновскому пути, но господствующая в то время доктрина в науке, увела её в сторону культурологических наук. С моей же точки зрения, психология – наука, находящаяся в промежутке между биологией и культурологией. Вот почему её нельзя назвать ни естественнонаучной, ни гуманитарной. Она совмещает в себе особенности как естественных, так и гуманитарных наук.

Другие примеры индоктринирования – господство бихевиоризма в США и марксизма в СССР и Китае. К. Лоренц писал: «Люди, держащие в своих руках власть в Америке, в Китае и в Советском Союзе, в наши дни вполне сходятся между собой в одном вопросе: по их общему мнению, неограниченная конди-ционируемость людей в высшей степени желательна… Для этой доктрины все специфически человеческое нежелательно; но все рассмотренные в этой работе явления, способствующие потере человечности, ей в высшей степени на руку, ибо они делают массы более удобным объектом манипуляций. “Проклятие индивидуальности!” – таков лозунг. И крупному капиталисту, и советскому чиновнику должно быть одинаково удобно кондиционировать людей до состояния возможно более однородных, идеально неспособных к сопротивлению подданных – почти так же, как это изобразил Олдос Хаксли в своём столь жутком романе о будущем “Прекрасный новый мир”» (там же). Мы слышим здесь голос уже не этолога, который призывал людей учиться жить у животных, а западника-культуролога, который носится со своей индивидуальностью как с писаной торбой.

8. ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ. «Если сравнить угрозу атомного оружия с воздействиями на человечество семи других смертных грехов, – писал К. Лоренц, – то трудно не прийти к заключению, что из всех восьми этого греха избежать легче всего. Конечно, дурак или нераспознанный психопат может пробраться к пусковой кнопке; конечно, простая авария на стороне противника может быть ошибочно принята за нападение и вызвать чудовищное несчастье. Но можно, по крайней мере, ясно и определённо сказать, что надо делать против “бомбы”: надо её попросту не изготавливать или не сбрасывать» (там же. Гл. 9).

* * *

Лев Николаевич Толстой в своё время написал статью «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?». Свою книгу «Оборотная сторона зеркала» К. Лоренц мог бы назвать так: «Кому у кого учиться жить, людям у животных или животным у людей?». А чему животные могут научиться у людей? Непомерному расселению по Земле, опустошению естественного пространства, духовной слепоте, изнеженности, вырождению, неспособности учиться у старших и применению ядерного оружия. Выходит, не животным надо у нас учиться, даже если бы они приобрели такую способность, а нам у них. В этом и состоит суть этологической этики Конрада Лоренца. Но больше в ней оказалось не того, чему мы должны учиться у братьев наших меньших, а критики современной культуры. Вот почему голос её автора оказался созвучным с голосами других критиков культуры – Освальда Шпенглера и Альберта Швейцера. Но он оказался созвучен и с голосом Льва Толстого, который задолго до К. Лоренца увидел в современной культуре вслед за Ж.-Ж. Руссо не только источник прогресса, но и источник нравственного падения. Последнее, с точки зрения русского мыслителя, будет продолжаться до тех пор, пока впереди культуры не окажется нравственность.