— Не осуждай ее так решительно. Твой отец, этот развратный человек, покинувший тебя и ее, испортил характер твоей матери. Все мы, дитя мое, одинаковы, никто из нас не лучше и не хуже другого! Да и что нам остается, бедным актерам, не имеющим родины и разлученным со всеми? В чем найти утешение, как не в вине и не в любви?!

Арманда наклонилась к Мольеру, подняла глаза, и лукавая усмешка показалась на ее губах, а краска залила лицо и шею.

— Несмотря на все унижения и заблуждения, — продолжал Мольер, — мой дух возвышался над действительностью, и сердце было полно надежды и неугасаемого упования на лучшие времена. Я стремился к вечной славе, к свободному, благородному служению искусству. Достичь высокой, великой цели и соединить свою судьбу с детски-чистым существом, которое могло бы понять меня и искренно любить, вот что поддерживало меня среди этой пошлой жизни, среди всех бедствий и заблуждений! У меня еще чистое, глубоко любящее сердце, Арманда, и я верю, что наша судьба в руках вечного Создателя! Когда тебя привезли в Лион восьми лет, ты стала моей любимицей. Мать твоя не любила тебя, все другие — отталкивали, я один сделался твоим другом. Когда ты бежала за мной из Пезенаса и бросилась мне на шею, во мне произошло что-то необыкновенное. Мне казалось, будто сам Бог посылает мне тебя и поручает твое воспитание. «Вот, — слышалось мне, — существо, которое наполнит твою жизнь, разделит твое счастье!» Скажи мне, Арманда, не обманулся ли я? Хочешь ли ты быть моей? Ангелы и демоны борются в твоей душе, но я все-таки люблю тебя! Теперь ты знаешь, почему я не ушел от вас, несмотря на приглашение Конти!

— О, мое сердце, я это хорошо знаю, хотя и дразнила тебя немножко Дебрие и Дюпарк!

Она быстро скользнула к нему на колени, обняла его за шею, гладила его волосы, смеялась и плакала — все вместе.

— Я бы, конечно, не бранила и не сердила тебя так часто, если б так горячо не любила тебя, если б ты не был всем для меня. Если б ты сказал мне хоть одно слово о том, что ты хочешь ехать с принцем, я ушла бы опять с тобой, как тогда!

Но сделай это теперь, Мольер. Сегодня или завтра ночью! Здесь ведь скоро все будет кончено и последний грош издержан. А я знаю, хотя ты и скрывал от меня, что у тебя есть деньги в том ящике, который тебе дал принц. Поедем же! Только в Париже, в блестящем Париже расцветет наше счастье, и я покажу тебе там, что тебе нечего будет за меня стыдиться. Здесь мы пропадем, и тебя никогда не оценят. Вот это-то и сердит меня! Поедем, ты богат, великий актер и имеешь покровителем Конти, я же молода и могу еще стать хорошей актрисой. Когда они будут спать, мы убежим!

Удивление и смущение боролись с любовью, тщеславием и восхищением в сердце Мольера. Он чувствовал, как сердце этого насмешливого, обольстительного существа билось подле его собственного, как ее горячее дыхание касалось его щеки, но рассудок взял верх.

— Если б я был настолько слаб, что исполнил твое желание, Арманда, — сказал он, — это бы только послужило к нашему несчастью. Конти непременно рассердился бы на меня. Наша судьба в руках принца Анжуйского, и мы должны терпеливо ждать, пока он нас не вызовет. Неужели ты думаешь, что мы могли бы достигнуть чего-нибудь в Париже одни, без помощи других?

— Ну мы поступим в театр Бургонне, в труппу Бурзольта или в Марэ.

— Ты забываешь о гордости и высокомерии этих людей, они бы не приняли нас, и мы со стыдом должны были бы вернуться назад. Да если б и приняли, все-таки ничего бы из этого не вышло. Я, как комик, уступлю Жоделе в Марэ, не говоря уже о Тюрлюпоне, любимце Бургонне. Произведения мои не выдержат соперничества с высоким стилем Корнеля — он ведь владычествует в этом театре. Ты же только дебютантка и не будешь в состоянии играть с Шампомелой и Гарильерой.

— Вот видишь, я была права, говоря, что тебя удерживают здесь другие, а я служу только ширмой! — Она гневно вскочила с места.

Мольер схватил ее, всю пылающую, и прижал к себе.

— Нет, мое сердце, мое сокровище, мой друг, клянусь тебе, нет! Потерпи немного! Когда-нибудь я щедро вознагражу тебя за это, ты будешь первой, красивейшей, известнейшей и…

Послышались торопливые шаги, и вошли Мадлена, Тариль-ер и Лагранж. Акт кончился.

— Что это значит, Арманда? Какие глупости ты тут выделываешь? Оденься и учи свою роль, а если тебе нужен любовник, то не бери по крайней мере тридцативосьмилетнего отжившего человека! Ну наши дела совсем плохи. Сегодняшняя выручка — десять ливров, господин Мольер. Третьего дня еще было двадцать! Я не могу больше помешать несчастью, которому виной ваши проклятые планы, высокопарные фантазии и надежды на протекцию. Лагранж принимает на себя труппу, заплатит мне за все наличными деньгами, и мы возвращаемся во внутреннюю Францию. Вы больше не нужны, уже ради Арманды вам следует расстаться с нами, хотя бы я должна была за обольщение несовершеннолетней девушки подать на вас жалобу мэру!

Арманда вырвалась от Мольера и поспешно заканчивала свой туалет. Мольер же молча смотрел на взбешенную директоршу, другие безучастно расхаживали взад и вперед и повторяли свои роли.

Наконец он медленно приподнялся со стула и приложил руку ко лбу.

— Так вот чем кончается вся эта история! Госпожа Флоранс Лагранж хочет сделаться директоршей на отступные деньги принца?! Низко же ты пала, Мадлена! Ха-ха! Я этого давно ожидал, и тебе вовсе не нужно прибегать к таким средствам, чтобы заставить меня уйти. Если Лагранж, великий трагик, всегда питавший ко мне величайшую ненависть, берется управлять труппой, то я, конечно, лишний. Не смею спросить, как велика сумма, которую он предлагает за концессию и инвентарь?

— Так велика, что тебе, конечно, и не снилось ничего подобного: шесть тысяч ливров наличными деньгами!

— Уф, какая громадная сумма! Но что ты скажешь, если я сделаю тебе еще лучшее предложение? За передачу труппы мне я предлагаю тебе на триста ливров больше, чем Лагранж, но с условием, чтобы ты подождала два дня.

Все вскочили: Лагранж и Тарильер разразились громким смехом.

— Ты?! — презрительно вскричала Мадлена. — Хотела бы я знать, откуда ты достанешь столько денег!

— Предоставь эту заботу мне!

С этими словами Мольер поспешно вышел из комнаты и отправился на сцену, откуда бросил взгляд на публику через потайное окошко. Театр был почти пуст. Несколько купеческих семейств сидело в ложах да десятка два кресел были заняты мелкими горожанами и солдатами. Внимание Мольера привлек один господин, по наружности знатный барин, который сидел в углу одной из лож. Физиономия этого господина показалась ему знакомой, но он никак не мог припомнить, где именно видел его. Занятый этими мыслями, он и не слышал, какими колкими насмешками осыпала его девица Дюпарк.

Но вот Рагенокс закричал ему, что сейчас начинается второй акт, и Мольер покорно побрел за кулисы. Тут встретился с ним Койпо, грустный и огорченный.

— О чем вздыхаешь, дружище? Что поделывает Иеремия?

— Иеремия околел! — отвечал певец и залился слезами.