— Не лучше ли через два? Погода нормальная, тепло, обстановка спокойная. Ничего особенного — два часа на площадке отсидеть. Зато потом целых четыре часа отдыхать можно…

— Как прикажете, я из устава исходил. Правда, пехотного. А если приравнять поезд к кораблю, можно под флотский устав подравняться. У них вахты четыре часа через восемь.

— Смотрите сами, как вам удобнее. Вы отвечаете и за людей, и за безопасность эшелона. Учить вас не собираюсь. После смены с поста винную порцию разрешаю, но тоже строго в пределах устава.

— Прошу прощения, Александр Иванович, какого?

Шульгин рассмеялся. Стала понятна дипломатия капитана. Если по царским уставам на сухопутье винная порция полагалась в сто граммов, то на флоте — сто пятьдесят.

Они вышли в тамбур. Перед открытой переходной дверью покачивалась черная стенка тендера. Для привыкшего к совсем другим скоростям поездов Шульгина редкий перестук колес на стыках звучал странно. Казалось, что они все никак не отъедут от станции, а вот когда семафоры останутся позади, поезд прибавит ходу и в уши ворвется настоящий шум, лязг и грохот.

Узкая железная лестница вела наверх, на наблюдательную площадку, но Шульгин туда подниматься не стал. Все равно вокруг ничего не видно, глухая, беспросветная ночь поздней осени, только далеко позади и внизу еще виднелись редкие озябшие огни Севастополя и проблески маяка.

Шульгин велел капитану беспокоить себя только в самом крайнем случае. Как Черчилля, который, уезжая на уик-энд к себе на дачу, приказывал звонить, лишь если немцы форсируют Ла-Манш.

— А разве во время войны такая опасность вообще возникала? — наивно спросил офицер. — Что-то не помню…

— Это он в аллегорическом смысле выражался, — выкрутился из очередного анахронизма Шульгин. — Через Симферополь езжайте без остановки, а там посмотрим…

Когда он вернулся в свой вагон, Лариса уже переоделась и накрывала к ужину стол. Можно было подумать, что она собралась ехать до Владивостока, столь тщательно наводила уют в своем временном пристанище. По-другому расставила стулья и кресла, кокетливыми фестонами закрепила занавески на окнах, разыскала в шкафу пакет толстых восковых свечей и расставила их по многочисленным шандалам и жирандолям. Стало гораздо романтичней. Шульгин не ожидал от вроде бы равнодушной к бытовым удобствам Ларисы такого усердия. На Валгалле она вела себя совсем иначе, все время демонстрируя отстраненность от хозяйственных забот колонистов. Впрочем, что он вообще до сих пор знал о ней? За все время знакомства они ни разу не провели наедине и часа. А вот поговорили тет-а-тет сегодня утром, и что-то между ними начало меняться.

Пока Шульгин отсутствовал, Лариса успела сбросить стеснявший ее дорожный костюм, надела зеленовато-песочное платье фасона «сафари», под которым, похоже, не было больше ничего, судя по тому, как соблазнительно вздрагивали при каждом движении девушки упругие полушария груди.

«Интересная у нас жизнь, — думал Шульгин, следя за ее действиями. Ловко, как профессиональная официантка, Лариса расставляла тарелки с закусками на большом, покрытом жестяной твердости накрахмаленной скатертью столе. С кухни доносился запах какого-то жаркого, обильно уснащенного пряностями. — Странная смесь монастыря и борделя. Привыкшие к долгому присутствию одних и тех же мужиков, девушки их уже и не стесняются, что особенно невыносимо от демографического дисбаланса…» Так наукообразно он обозначал ситуацию, когда на пять мужчин приходилось всего три женщины. Сколько раз Сашка проклинал собственную непредусмотрительность. Что, например, мешало ему уговорить остаться на Валгалле свою аспирантку Верочку, которую он привозил туда на торжественное открытие Форта? Лариса тоже оказалась там почти случайно, но вот осталась же, покоренная мгновенно влюбившимся в нее Олегом. Или не покоренная, а сделавшая мгновенный безошибочный расчет. И Альбу зря отпустили в ее XXIII век, она была наверняка согласна, стоило Андрею намекнуть. Впрочем, тогда коллизия еще бы больше обострилась. Альбе нравился лишь Новиков, отнюдь не Сашка, Андрея же устраивала только Ирина, а к ней терзался неразделенной любовью Берестин. Тот еще расклад. Однако, если бы Шульгин начал ухаживать за обаятельной космонавткой настойчиво и агрессивно, устояла бы она или нет — большой вопрос.

Был и еще момент, когда ему показалось, что все наладилось — после лондонской истории у них с Сильвией случилось два месяца вполне нормальной личной жизни, но потом… К Алексею он претензий не имел, Шульгин знал, как аггрианка умеет охмурять мужиков, тем более измученных длительной абстиненцией. Но его личное самолюбие было серьезно уязвлено.

И пусть теперь все вроде бы образовалось, его ждет в Севастополе Анна. Но сейчас-то что делать? Нет сил уже спокойно смотреть на эту ведьму Лариску. И ехать им в замкнутом пространстве вагона целых два дня, если не больше. Или ты этого не знал? Да все ты знал, не надо лицемерить… А она сама? Что делает и думает сейчас Лариса?

Расчетливо соблазняет, сама соскучившись по мужской ласке, или просто провоцирует, чтобы потом устроить безобразную сцену и нажаловаться Олегу? С нее станется — рассорить друзей и далее владеть Левашовым безраздельно…

Все это он успел продумать, пока мыл руки в вагонном туалете с умывальником и душем, встроенном между двумя купе. В круглом зеркале с кое-где облупившейся амальгамой внимательно изучил свое отражение. Поправил и так безупречный гвардейский пробор, маникюрными ножничками подровнял усы, расчесал их специальной щеточкой, пшикнул несколько раз на волосы и за воротник кителя одеколоном «Черный принц».

Вдруг ему показалось, что точно такая ситуация уже была с ним в прошлой жизни. Или нет, на «дежа вю» это не похоже, он, как психиатр, в таких вещах разбирался, скорее напоминает мгновенный пробой в будущее, картинка ближайших тридцати-сорока минут.

И старорежимный мундир в это близкое будущее не вписывался, оно было какое-то совсем другое, скорее в стиле романтических шестидесятых.

Сашка бросил на вагонную полку чемодан, порылся в нем, извлек белые фланелевые брюки, рубашку-апаш, повязал на шею шелковый платок. Нет, ерунда какая! Словно он действительно на свидание с собственной девушкой собрался! Ему даже стало на секунду стыдно. Он ведь просто хочет приятно провести время в непринужденной обстановке, и не более. Скомкал платок и бросил его обратно. Надел плетеные бежевые мокасины, подмигнул собственному отражению.

Перед тем как сесть к столу, по сложившейся уже привычке предпринимать возможные меры даже против гипотетических опасностей, Шульгин проверил, заперты ли двери тамбуров, боковые и переходные, а также опустил, перебросив тумблер на распределительном щите, внешние броневые заслонки на окнах. В вагоне сразу стало по-особенному тихо, темно и уютно от сознания, что никто теперь не потревожит их уединения.

Спешить было некуда, они неторопливо закусывали под шампанское, Шульгин пил брют, а Лариса — полусладкое, разговаривали мирно и спокойно. Как-то так пошла беседа (и свою роль в этом сыграли их наряды), что от сегодняшних проблем они сразу уклонились, начали вспоминать навсегда исчезнувшую московскую жизнь. Лариса была на девять лет младше, и опыт от этого у них был разный, да и учились они в слишком разных институтах. Но многое все же совпадало, так что вечер начинал удаваться. Лариса мельком высказала удивление, отчего раньше Шульгин испытывал к ней неприязнь?