* * *

Супом из тыквы я давлюсь, потому что он пересолен. Но теперь моя очередь говно есть, чтобы выжить! После того как я вновь представляю Женю своим верным квакам, Надеж, Максиму и Надо, те начинают верить, что вопрос поставок оружия решен. Пути назад нет! Женя удачно снял фото бойни женихов на мобильный телефон – он же все время печатает и снимает, снимает и печатает… уже начал отправлять новой манде по переписке… готов копить деньги на поездку в Аргентину теперь – и мы демонстрируем их комитету Армии Спасения Квебека. Вот какую расправу учинили с нашими поставщиками спецслужбы Канады и ЕС. До Греции добрались! Но наш посланник Женя ускользнул. Вот что значит русский! Вот что значит быстрый! Но он же казах? А, да, казах, казах. Впрочем, это же одно и то же. Для французов разницы никакой. Что казах, что монгол, что русский. Брюбль – мой старый добрый пропавший Брюбль, миллионер с глазами собаки-бассета – во-обще придерживается теории, что кваки и русские – это одно и то же. Как, почему? Все просто, милые друзья! Америка заселялась со стороны Азии. Татаро-монголы кочевали в Калифорнию, Флориду, Мексику… Ну и, само собой, в Россию. Они, знаете, проходили иммиграционные процедуры очень быстро. Дело в том, что на момент переселения народов с материка на материк никакого Департамента по иммиграции Министерства по приезжим при правительстве Канады не существовало. Был закрыт! Здание стояло пустым. Его еще предстояло заселить. А толпы иммигрантишек, монголишек сраных, все скакали и скакали, шли и ехали. Всю Канаду заселили. Так появились гуроны… ирокезы всякие… Но ведь разрешения-то у них не было. Бумаг не было! Скажите на милость, разве может хотя бы один индеец Северной Америки с III тысячелетия до нашей эры до момента образования Канадской Федерации представить документы? Вид на жительство? Паспорт? Нет! Стало быть, никакого права у индейцев на жизнь! Правильно их вырезали! По всей строгости закона, но что поделать, такова жизнь. Этого, впрочем, Брюбль не говорит. Он ограничивается тем, что производит американцев… коренных, типа него, а не всякое понаехавшее говно!.. от жителей Сибири. Ну и русских. Татаро-монголы – это предки русских. Думаю, в Москве потолки бы обрушились от хохота, вздумай Брюбль рассказать нечто подобное. В каком-нибудь ночном клубе. В погоне за мандой! Но Брюбль поиздержался. У него нет денег, совсем! Он, кстати, недавно объявился, писал мне какую-то чушь про хоккей, еще что-то, просил помощи в продаже дома. Так и написал: «Мой друг, Владимир… Если я не сумею продать свой дом, то мое финансовое положение станет крайне шатким… Я разорюсь…» Ясное дело, он хотел помощи… участия! Прислал текст объявления на французском языке. Мне следовало перевести это на русский. Дорогой русский иммигрант в Монреале. Если ты хочешь купить настоящий дом… настоящий монреальский стиль… то ты нашел, что тебе нужно. Брюбль писал объявление с прицелом на иммигрантов из Москвы. Свежих, глупых, нажористых москвичей. Много денег, квартиры в пределах Садового кольца, проданные за огромные суммы. Без сомнения, все они купят дом Мишеля, который он продает всего за 9 миллионов долларов. Дом стоил 3 миллиона от силы, но Брюбль не стеснялся. Русофил! Значит, нужно поиметь русских как следует, обчистить как липку. Расписывал он дом, как владелица борделя девочек. Крепкие ляжки, упругие лобки, сочные рты, ночнушечка в дырочках. Отсосет – не моргнет! Получалось так, что Брюбль дом от себя отрывал, с мясом просто. Витражи, окна, заказанные у лучших дизайнеров Канады… двери и полы из драгоценных материалов… птицы, поющие по утрам в парке за окном… Само собой, речь шла о французском шансоне! Не какое-то говно на английском языке! Не какая-то Лавврил Авин сраная! Нет, извольте! Птицы за окном дома Мишеля Брюбля поют песни исключительно Делин Сион, на французском, заметьте, языке! Дом расположен в пяти минутах от станции метро, в двух минутах от средней школы, куда с 8 до 10 заходят и с 17 до 18 выходят стайки девчонок в гольфах и клетчатых юбках до полсраки. Бинокль и подзорная труба идут в комплекте с домом! Кроме того, Брюбль предлагал гараж, легкий массаж и памятник Сталину из бронзы тому, кто купит у него дом. Переводил все это я. Для иммигрантских газетенок… никому не нужных… никем не читаемых. Их разбрасывают в Монреале в русских магазинах, между мешков с гречкой, матушкой-горчицей и банками с кислой капустой. Хоп-хоп, казачок! Танцуй, пока молодой! Брюбль и танцевал, аж жопа дымилась: на дискотеках для русских девчонок, которым уже слегка за тридцать и которые ищут себе мужа. Приходишь, берешь коктейль, и вперед. Все бы ничего, но девчонки Мишелю попались уже стреляные. Никто не хотел давать даром, сосать за просто так, раскидывать ноги за поцелуйчик. За так можно и с молодым парнем потрахаться! Так что Мишель не сумел найти себе русскую супругу в Монреале, как намеревался. Это он мне рассказал в письме – долгом, путаном… с просьбой перевести и опубликовать объявление о продаже дома, конечно. Без всякой оплаты, разумеется. Брат Владимир, выручи, будь другом. Выручи. Вот важное слово в Монреале. Тут все хотят жить как при социализме, если речь идет о них, и как при капитализме, когда мы говорим о других. Получается какой-то гибрид. Трехчасовой рабочий день при круглосуточно работающих магазинах, при условии, конечно, что я не работаю в магазине. Человек человеку волк, если покусал ты, и принципы гуманизма, если куснули тебя. Лицемерие и порок. Сплошное вранье и кучи лжи. Горы лжи. Джомолунгмы дерьма и притворства. Вот что покрывало дымящейся кучкой Монреаль, да и Канаду, да и весь мир наверняка, когда я пытался спрятаться от всего этого в грузовике с пыльными одеялами, клейкой лентой и какими-то инструментами. Старый молоток, сломанная отвертка, пара шурупов. Дрель мы не покупали. Ведь с дрелью кровать разобрать-собрать можно за минуту, а мы получали за минуту один доллар, поэтому предпочитали разбирать кровать полчаса. Ну и собирать столько же. Мы не теряли время. Мы проводили его. Довольно выгодно. Один доллар превращался в шестьдесят, пчелы становились из бронзовых золотыми, а проститутки на Сент-Катрин улыбались нам все слаще. Узнавали нас. Собственно, как и мы их. Мы даже обзавелись любимицами среди девчонок. Я, конечно, подразумеваю не секс. Только сумасшедший может присунуть девчонке, которая стоит на улице. Думаю, гонорея – самое меньшее, что можно подцепить у таких. Я говорю о бескорыстных, интимных в своей простоте и невинных в своей интимности отношениях. Мы просто дружили! Девчонки предупреждали нас о крутых поворотах, опасных лестницах, неплатежеспособных клиентах. Мы платили взаимностью! Союз грузчиков и проституток Монреаля! Врагами нашими были все остальные, включая полицию. Но она-то как раз меньше всего. Легавых интересовало, чтобы кто-нибудь не помочился в подворотне и перевозки не проводились после 22.00 часов, чтобы не беспокоить добропорядочных жителей города. Остальное – неважно! На их глазах итальянцы могли пристрелить португальца, а филиппинцы – прирезать негра за то, что тот грабил ночной магазин. Тогда легавые вызывали подкрепление, занимали круговую оборону и ждали, пока все рассосется. Что же. Девчонки старались! Сосали и так и этак. И ситуация на улицах налаживалась, напряжение спадало. Мы, возвращаясь после ночных погрузок, засыпали в грузовике на светофорах, пока весь трудовой люд Монреаля спешил в метро. Сверху, с дорожных развязок, это выглядело так, словно Монреаль и был шлюхой с улицы Сент-Катрин. Город сосал входами в метро, словно ртом. Высасывал людей. Постепенно улицы пустели. Зато трассы оживали, становились заполненными. Все гуще и гуще… Дороги города преображались в вены толстячка, перебравшего с жирным и спиртным, грузовики запирали выезды с трасс холестериновыми бляшками, запорами в кишках. И даже порция касторки, скользнувшая в затор юркой машиной легавых, не спасала. Город страдал вечным дорожным запором. Несварением! На это жаловались все, особенно те счастливчики, которым повезло сразу же уехать в англоязычные провинции. Им приходилось знать на один язык меньше! Ну или, если честно, не знать на один язык больше! Английского-то они так и не выучили. Садились за руль. Все иммигранты шли в дальнобойщики. После двух-трех лет в кресле гигантского грузовика, нескольких аварий, пары сотен штрафов, обманутые перевозочными компаниями, которыми владели такие же иммигранты – в местные фирмы иностранцев предпочитают не брать, – они шли на курсы бухгалтеров. Затем, убедившись в том, что и бухгалтерам не дают столько часов, сколько нужно, шли в медбратья. В это время их жены учились, трахались с кваками и подавали на развод. Примерно между работой бухгалтера и медбрата. Некоторым не терпелось, и они разводились еще в то время, когда муж уходил в первый рейс. Жал на газ! По возвращении оказывалось, что в постели лежит что-то теплое, но чужое. Избить жену в Канаде представляется полностью невозможным – ну что за страна! – так что сразу же приходилось подавать на развод. Это значило полную потерю всего. Сбережений, детей, жизни, смысла. Если иммигрант вел себя хорошо, ему разрешали раз в неделю видеться с детьми. Если нет… Богдан, например, попал в тюрьму. Это очень забавная история, и я думаю о ней, когда Нина подает нам хлеб к тыквенному супу. Жидковатый, на вкус – словно младенец насрал. Но Нина гордится им, посыпает суп семечками. Тыквенными! Я неловко кручу ложку в руках и стараюсь слушать внимательно Гошу, пока тот разглагольствует о Канаде и успехе. А что именно? Да всякую чушь! Но это неважно. Меня кормят! Сегодня я в гостях! Напросился к Нине и Гоше… Хотя, думаю, я льщу своей способности убеждать, навязываться. Сам бы я ничего не добился. Все дело в желании продемонстрировать свои финансовые возможности… подчеркнуть статус… чаще всего воображаемый. Только и воображаемый! Но какая разница? Лишь бы кормили! Хлеб – это очень хорошо! Моя бабка провела пять не самых веселых лет в Германии. Пахала на Гитлера. С тех пор прятала под подушкой хлеб. И меня приучила все есть с хлебом. Я даже хлебный суп с хлебом ем! И тыквенный суп я с хлебом ем! Кажется, это их – Нину и Гошу – немножечко беспокоит… В то же время они рады мне. Еще бы! В Кишиневе они безуспешно пытались зазвать меня в гости несколько лет – отправляли эсэмэс… писали письма… даже на бумаге как-то… Я все никак не мог найти времени. Правильно делал! Уж больно унылыми они выглядели… навязчивыми… К тому же мне доводилось Нину трахать. Поэтому перспектива свидания втроем приводила меня в трепет. А вдруг он придет в ярость и воткнет в меня кухонный нож? Или, того хуже, предложит сообразить на троих? Я смущался, пугался… К тому же он славился страстью к болтовне и сплетням, а мне это ни к чему. Как и всякий любитель поохотиться в королевских угодьях, я предпочитал обделывать свои делишки тайком и молча. Это нравилось женщинам. Они передавали меня, как эстафету… Вот и в его жене я побывал влажной от пота палочкой… судорожно сжатой в руке. Как странно. При мысли об этом у меня ни на миллиметр не встает, а ведь я любитель трахаться. Все дело в том, как они изменились… Иммиграция и на них подействовала. Хотя она не то чтобы меняет. Просто помогает избавиться от наносного, от шелухи… Как можно быстрее. В результате вместо двух отчаянно стремящихся к роли интеллектуальных буржуа представителей низшей страты среднего класса – да, я понимаю, что это сложно… но нужно пытаться понять определение – Канада явила мне двух типичных буржуа. Обыкновенных роботов, которые говорят записанные на ленту монологи, не обращая внимания на внешние шумы… А теперь экскурсия по нашему большому дому, Владимир. Мы купили его в ипотеку, но он наш, что бы по этому поводу ни думали те, кто уверен, что процент выплаты не соответствует индексу инфля… Вот наша новая стиральная машинка, Владимир. Вот наша посудомоечная машина, Владимир. Обрати внимание, мы моем в ней посуду. Теперь в нашем доме нет споров из-за того, кто будет мыть посуду… чья очередь. Наверное, у вас таких споров немало, ха-ха, Владимир. Я согласно кивал, послушно улыбался, пожимал плечами. Я не помню в своем доме споров из-за посуды. Мы могли искусать друг друга… полаяться… буквально как цепные псы из-за чего-то, что представляло, на наш взгляд, что-то действительно важное. Например, когда моей жене казалось, что я больше не люблю ее, она надевала короткую юбку, красилась и напивалась. Визжала потом, орала, стучала кулаком по стеклу и бросалась на меня с кулаками. Я трахал ее всю ночь, потому что я любил ее. Любовь сраная. Вот что могло послужить причиной наших споров. Что касается посуды… я даже и не помнил, кто ее у нас моет-то. Я мог всерьез наорать на жену, если она не понимала, почему «Времена года» Вивальди – лучше, чем Моцарт. Душу вытрясти, если мне казалось, что она думает не обо мне, а о ком-то, с кем еблась еще. Возненавидеть ее хуже чумы. Проклясть. Выгнать из дома. Но посуда… Экскурсия тем временем продолжалась. А вот наш автомобиль, Владимир. Правда, здорово? Представительский класс! Само собой, слегка подержанный… Они покупали подержанные автомобили высшего класса, потому что новый автомобиль классом попроще не позволил бы им вздрочнуть свое несчастное эго. Они все бродили и бродили по дому и все несли какую-то чушь, а я ждал, когда же меня, наконец, позовут обедать. Жена ушла на занятия, дети – в школу. Я вынул из морозильника последнюю курицу, ноги шли сыну, крылышки – дочери, грудка – жене. Я опять страховался, жадничал. Решил пообедать где-то. Позвонил Гоше и Нине. Само собой, они знали, что я в Монреале. Ждали просто, как пауки… Вот я и прилетел. И правильно сделал, старик, правильно сделал! Квартира у станции метро Анри-Бурасса[76] несколько не вписывалась в их имидж благополучных, прожигающих жизнь хипстеров, но они быстренько придумали сказку про что-то другое… Эта квартира их уже не мотивирует! Нужно что-то другое! Понимаешь, Владимир? Я кивал, хотя, конечно, ничего не понимал и не пойму. Как могут четыре стены «мотивировать», что это вообще, мать вашу, такое? У меня в руках была бутылка вина au quotidien[77]… Они глядели на него жалостливо. Мне была продемонстрирована коллекция вин, которых они, разумеется, не пили. Максимум – тянули по бокальчику в Большие Дни. Мне все было в диковинку, все странно. Мы с Ириной жили по-другому. Обжоры мы были… Если нам хотелось вина, мы пили его, если у меня вставал, я ее трахал, если хотелось ей, она становилась на четвереньки и просила. Если хотелось три литра вина… пять… сто!.. мы столько и пили. Валялись потом сутки в постели и приходили в себя. И трахались, да. Хотелось трахаться весь день – мы трахались. Кажется, понял. Мы не Благоразумны. Так было, когда я познакомился с женой… И так есть сейчас. Так что мне не очень по себе было в гостях у этой весьма благоразумной пары. Они все бормотали и бормотали, хвастались и хвастались… пока я не решил что-то предпринять. Изменить ситуацию в полях, так сказать. Ведь когда-то я присунул этой идиотке с застывшими глазами и пластинкой про новый фотоаппарат за три тысячи долларов. Как-то же это ее оживило! Так что я, дождавшись, пока Гоша, благообразный и седенький уже, несмотря на его неполные сорок лет, отвернется и пойдет в другую комнату, чтобы принести оттуда альбом с фотографиями, которые они сделали в Доминиканской республике… – это не Куба, Владимир, это качественно иной уровень отдыха!.. – быстро расстегнулся, схватил руку Нину и сунул в ширинку. Напрасно! На лице хозяйки не дрогнул ни мускул. Никакой реакции. Нервов. Просто вынула руку… Чуть неловко, как будто рыбу достала из садка на базаре… И продолжила монотонно перечислять все то, чем они обязаны Канаде. И, разумеется, Канада – им. Я повторил трюк. Еще раз. Еще. Никакого смысла! Уродице просто неинтересно… как и вообще трах. По паре вообще видно, что секс у них, как и вообще все, Благоразумный. Так что я застегнулся, наконец, и очень вовремя. В комнату вернулся Григорий, и я несколько часов рассматривал снимки с претензией на художественность. В чем-то ведь они очень творческие люди. Не всю же жизнь им по офисам сидеть, сказал Гоша. Да-да, без сомнений. Я поддакивал. Нет смысла пытаться объяснить им, чем подобное дерьмо отличается от того лихорадочного состояния… крови, жизни, мыслей, члена… которое я только и могу назвать творчеством. Это невозможно. Это как объяснить мертвым людям, чем они отличаются от живых. Может, они и поймут. Но вряд ли почувствуют. Так что я предрек им обоим большую карьеру в сфере арт-продакшен и с нетерпением пошел, наконец, на кухню. К сожалению, готовили они так же, как и снимали. С претензией на творчество. Поэтому суп получился говенным, и тыквенные семечки его не спасли. Я думал, что не должен был так думать. Дареному коню в зубы не смотрят… и тому подобное дерьмо… отчего семечки стали напоминать мне лошадиные зубы. Лошадь насрала, а потом сплюнула в желтый навоз свои зубы. Это меня так рассмешило, что я расхохотался. Уловил встревоженный взгляд хозяев. Поспешил успокоить их, заверил в чувстве небывалого почтения, восхищения их материальным достатком… Невероятно! Вот что значит – достойные люди! Гоша расцвел. Объяснил мне, что иммигранты – вроде них – это сливки сливок. Лучшие из лучших… Их отобрали специально, как футболистов в «Реал», со всего мира… Чтобы они, значит, представляли Канаду. Отбор достойнейших! Я не удивлялся. Это нормально, для иммигрантов это нормально… Конечно, последовала и вторая часть речи про крем де ла крем – воспоминания о выдуманной жизни дома, на родине. Все это я уже слышал. Первым делом они здесь убеждают себя, что попали в Канаду не просто так, что они – не мусор, которым их к берегу прибило… Затем, поверив в свою исключительность, успешность, занимаются мифотворчеством, связанным с прошлым. Ведь если ты так успешен… невероятно хорош тут, то что мешало быть таким и дома? И вот они уже и дома превращаются в достойных, солидных господ… процветающих, состоятельных… А почему уехал? Ну… Тут-то на помощь и приходит Путин! Мало свободы… низкие, приземленные душонки вокруг… тиранический режим, наконец! Короче, все что угодно. Кроме правды. А что такое правда? А она тайна! Черный кот в черной комнате… в комнатке без унитаза в общежитии и зарплате двести долларов на двоих. Примерно так и жили Гоша и Нина. И, конечно, им неприятно видеть меня, потому что я – живой свидетель их той, прошлой, настоящей, жизни. Они стеснялись меня, как Роман Гари – своего настоящего отца… Не экзотического актера немого кино, которого бедный ублюдок Касев выдумал для публики, а обычного коммерсанта, мелочного торговца. Я напоминал им о вранье, о беспощадной реальности… Прошлое травмировало их. Благодаря случайности и общему уровню канадской экономики, в которой, хочешь не хочешь, тебя приподнимут за задницу и вставят в шеренгу, если только ты сознательно не бежишь этого… они поверили, что Заслужили Все Это. Посудомоечную машину, квартиру в ипотеку и подержанный, зато люксовый автомобиль. Богатство! Они отказывались признавать, что все это – мельчайшие шестеренки огромного механизма, благодаря которому функционирует нынче весь мир. Кредит. Покажи справку с работы, и тебе дадут все что угодно. Поэтому в Канаде кредитом, домом и кофеваркой не обзаводится только ленивый… или моральный урод вроде меня!.. Но я не мог. Мысль о том, что я 30 лет буду привязан к одному месту, буквально выворачивала меня наизнанку. Как и тыквенный суп Нины. Когда я подумал о том, что она совала руку мне в ширинку… ну как… это я совал ее руку в ширинку, но тем не менее… – меня едва не вырвало. Пришлось рассказывать про Богдана и его жену. Та ушла от него примерно на втором году жизни в Канаде. Открыла в себе способности! Еще три салона открыла массажных. Прийти туда можно было ночью, с десяти вечера до пяти утра. Массажистки сидели у стенки, подпиливали ногти. Три блондинки, две брюнетки, одна рыжая. Чаще всего в бизнес шли опытные, способные девчонки, хотя попадались и залетные. Одна, например, пришла устраиваться массажисткой и в самом деле. При этом никакой массажисткой наивная душа не была. Обычная учительница французского. Ну и на кой, спрашивается, в Квебеке, где все и так по-французски говорят, учителя какие-то? Сначала работала в банке… сервис с клиентами… потом на телефоне… получалось 10 в час, минус налоги. На восемь не проживешь, особенно с дочкой! Той – всего четырнадцать, в салон рано… Пришлось мамаше! Ей предложили втирать масло в кожу клиента, чтобы проверить, нет ли у того аллергической реакции. Сучка в возмущении отказалась. Тогда другой вариант, сказали ей. Вы ложитесь на стол… само собой, голая… но никакого интима!.. и уже клиент втирает в вас масло. Чтобы, значит, проверить, нет ли у него аллергии. Бедняжка устроила скандал, возмущалась. Но это нормально для октября. В октябре еще тепло. Пришла зимой, когда работу нельзя найти даже на улице, и счета за квартиру слегка подрастают… за школу… всякие счета… В Канаде их столько! Никогда не думал, что где-то в мире есть такое разнообразие счетов! Ну вот, и она не думала… За пять сотен за ночь сразу подобрела и позволила делать с маслом все что угодно. Хоть в задницу его себе через трубочку заливать! Богдан понял, что отсутствие принципов в жизни в Канаде главное. Любил говорить, что за тысячу долларов его задница в полном распоряжении у кого угодно. Не уверен, не проверял… Тысячи долларов у меня никогда нет! Двадцатка, полтинник… Как повезет. Как и у Богдана, впрочем. Тощий, татуированный – розы, перстни, кельтские решетки, – он производил впечатление человека сидевшего, бывалого… Разумеется, это фальшивка. Способ мимикрии, устрашающий окрас беззащитного животного. Богдан – добряк, мухи не обидит. Жену мог избить до полусмерти… – дома, конечно, дома… не в Канаде… – но она была сучка еще та и, думаю, вполне заслуживала подобного обращения. Можно сказать, он ей авансом выдал! Как чувствовал! В Канаде жена Богдана сразу бросила. Ушла, забрав полсотни тысяч долларов, две машины и все чемоданы. Само собой, сына. И сына… С тех пор Богдан посвятил себя маленькой вендетте. Жена его пытается выйти замуж за состоятельного иностранца. Конечно, израильтянина там… немца… О канадцах речи не идет. Те сами с усами! Выйти замуж за богатого канадца – остаться без трусов и после развода… В прямом смысле. Они тут ушлые. Нужен кто-то попроще, романтичнее. Вот Надя и ищет! А когда находит и сделка почти на мази… что бы под этим ни подразумевалось… появляется Богдан. То ли бог из машины, то ли черт из табакерки. В принципе, одно и то же! Отсылает жениху компрометирующие материалы. Все срывается! За это жена Богдана идет к очередной его женщине и выкладывает той все про него. А что? А что угодно! Уголовное прошлое! Он сидел в тюрьме… три дня аж! Его туда упекли по требованию супруги, старые, киевские еще, привычки. Пора отвыкать! В тюрьме Богдана бросили в камеру без света и окон. На третьи сутки он сбился со счета, день не мог вспомнить. Когда выпустили, целовал от счастья землю… травку… За белочками гонялся по Монреалю, чтобы догнать и поцеловать. Так ему все нравилось. Хоть дерьмо поцелует, лишь бы на свободе! Так что Богдан прекратил преследовать свою бывшую жену и просто не давал ей выйти замуж. Ревновал! Он ведь любил ее на самом деле… Полностью поменял свои взгляды. Осудил домашнее насилие. Доказывал мне, что женщина – это не вещь. На нее руку поднимать нельзя! Ну не знаю, не знаю… В общем, жизнь Богдана пришла в полное расстройство, как задница Виталика-молдаванина. Он снимал комнату, а не квартиру, ездил в стареньком автомобиле, который рассыпался на ходу, и много курил. Три пачки в день! Но мы с ним спелись, потому что потихонечку воровали время. Писали в контракте одни данные, а клиенту говорили другие. Обкрадывали Игоря-молдаванина, который обкрадывал нас. В день случалось и по триста долларов заработать! Немного, но триста – это, к примеру, неделя работы на заводе, говорю. Оживляюсь, хотя физиономии у моих хозяев все вытягиваются да вытягиваются… Еще бы! В гостях ведь не только я, но еще и парочка других подкатилась. Какие-то незамужние тетки лет сорока пяти. Болтают, что ищут успешных мужчин со своим жильем в Монреале… Не имигрантишек, снимающих квартиры! Я так понимаю, это Нина о будущем подруг заботится. Ведь вопреки тому, что они болтают, смотрят на меня со вполне ощутимым интересом. Мужик – он и есть мужик. А что жена… Так в Канаде всякое случается! Гоша об этом знает, что бы он там ни болтал для окружающих, поэтому супругу жестко контролирует. Пернуть не дает! Прессует, как Гитлер Германию. Глядит в глаза все время… трогает… щупает… слова вымолвить не позволяет. Сторожит! Понял ошибки Каина, сделал выводы. Подался в сторожа сестре своей. Зорко глядит, как бы не угнали жену. Словно тачку какую-то! Думаю, это у него комплекс из-за первой жены. Ту, кстати, я тоже как-то трахнул… Но забудем об этом! Что я там рассказывал? Тянусь через весь стол, наливаю себе вина… и девчонкам еще… лица хозяев кислые совсем… нормально! суп получился пресный, кисленького не помешает!.. и продолжаю увлеченно рассуждать. Так вот. Если пойти днем в город и взять два заказа, и с ними повезет… не араб какой, не негр… Животный ужас в глазах Гоши! Сразу перебивает меня, читает мораль. Про то, что-де, мол, все люди равны и цвет кожи уважать надо. Пользуюсь паузой, чтобы вино выпить и еще налить. Хозяйка явно недовольна уже. Но мне все равно. Я пришел взять, сожрать и выпить, трахнуть, разорить и сжечь. Я кочевник и больше дня на месте не провожу. Я Монреаль знаю лучше старожила, но ни в одном месте больше двух раз не был. Гоша распинается насчет цветных. Я не прислушиваюсь. Запоминаю только что-то из концовки: «…и все мы должны уважать черных людей, которые являют нам пример настоящего мужества… не брать в расчет происхождение человека… не дать обмануть себя расовым теориям… в конце концов, все люди равноправны, все – одинаковы, как, например, мы, квебекуа и африканцы… а не то что эти молдаване тупорылые… или русские твари какие-нибудь, у которых ген рабства в подкорке зашит…». Аплодисменты! Гоше приятно. Настоящий канадец стал. Права человека уважает. Наверняка и на чай не дает. Ок, соглашаюсь. Если, короче, повезет и будет два заказа, но работать придется не у людей с черной кожей, которые равны… а у людей с белой кожей, которые равны, исключая русских тварей и тупых молдавашек, конечно! (взгляд хозяина теплеет, я чувствую, что двигаюсь в верном направлении) – то в день можно заработать долларов сто. Плюс по двадцатке за диван, который с балкона кидать придется на веревке, потому что в дверь не пролазит. Обычно клиент не хочет за диван платить, но выбора нет. Или плати, или останется в доме! Давайте-ка я еще налью… Вино уже не терпкое на вкус, значит, выпито достаточно. Бутылку ставлю на стол пустую. Гоша, покряхтев, приносит следующую. Все-таки и у него ген раба остался! Привычки – сильнее русских! И молдавашек глупых, которые не оценили Гошу по достоинству… Платили ему сто долларов в месяц за титаническое просиживание штанов в министерстве финансов! Не вынес он вида пустой бутылки на столе, поддался слабости. Мне только этого и надо. Наливаю. Диван, девчонки, это кормилец грузчика. При слове «грузчик» разряд тока по столу пробегает. Девчонки совсем бледные, Гоша с Ниной растерянно переглядываются. Со мной-то все понятно. Приберут, подотрут. Но вот подруги… Их явно пригласили с прицелом на небольшое поднятие статуса хозяев… этакий мини-салон… Вот и наш друг, писатель… Владимир такой-то… переведен и издан… да, и в Монреале тоже! И вот такая неожиданность. Несколько совершенно успешных иммигрантов, сливки сливок, оказались за одним столом с… Язык не поворачивается! Мой, кстати, тоже. Так что я повторяюсь и стараюсь выговаривать слова отчетливо. Короче, пара диванов, полчаса там, полчаса тут… Плюс обеденные. В результате триста долларов! Но это – в день. А если на завод какой-то сраный пойти, то эти триста за неделю как раз и заработаешь. За восемь часов в цехах, под мертвенным светом. Он бледный! Я знаю! Свет в заводских цехах, и неважно, дерево там режут или металл пилят, коробки клеят или рыбу потрошат… все это одно и то же!.. свет там ужасен. Он мертвый. Он бледный, как крылья мотыльков, которые обожглись, пролетая над Харбином. Я об этом читал в книге Андрея. Он живет в Таллинне и иногда присылает мне их, книги свои. И письма пишет. Не часто, но часто и я не могу. Иногда же я говорю с ним, и говорю так, как мог бы только с человеком, которого знаю всю жизнь, и знаю по-настоящему. Фамилия его Иванов, он писатель. Нет, девчонки не слышали… Они про Алескиевич слышали. Ей как раз премию какую-то дали, за ост… Да пошла она в жопу, Алескиевич эта, перебиваю. Мотыльки и Харбин, Иванов и письма. Как-то раз он попросил меня писать их регулярно, видимо, в книгу хотел вставить, а я вот с тех пор как сломался. Пишу редко. Ну и что! Я все равно люблю его, есть в нем что-то от человека. Чего нет во всяких… Не будем. Свет. Выходишь из завода на улицу, и глаза болят. Ты как будто в формалине проплавал. И так – восемь часов в день, каждый день, шесть дней в неделю, четыре недели в месяц, двенадцать месяцев в году, а уж годов в жизни – как повезет. А после тебя закапывают. Все это – за триста долларов в неделю. С выплатой страховки, социальных начислений и прочего дерьма. Зато можно взять дом в ипотеку. Пусть мало, зато регулярный доход. Но нет, меня передергивает от этого… Куда проще к нам, на погрузки. Мы – флибустьеры. Пираты! Работа наша опасна, люди попадаются разные, зато можно сорвать куш. Огромный! В сравнении с заводом… ну и не только! Как-то мы с Богданом нашли в комоде пять тысяч долларов. Старичка перевозили. Деньги поделили! И еще случай… Но тогда досталось по три сотни на каждого всего, потому что бабулька явно промоталась. Переезжала из Монреаля в город под Онтарио. Деревня! Три комнаты и скрипящий пол. Пока работала, все было хорошо… а перестала зарплата на карточку поступать… эпоха благополучия кончилась. Носки в «Макдоналдсе» стирала! – придумываю я деталь для пущего драматизма. Гоша нервно выстукивает пальцем по столу. Изрыгает что-то про необходимость думать о старости смолоду. Тоже мне, Крылов нашелся. Стрекоза и муравей, послушай, шалунья, что летом играла… Ну да, да. Мне, впрочем, это уже совсем неинтересно, потому что после супа на стол летит какая-то выпечка… булки какие-то неудобоваримые. Но я все равно ел! Три штуки, что предложили, проглотил и еще две взял. Жрал впрок! Мне нужны силы. Денег снова нет, потому что триста долларов в день на погрузках реальность, но… в отличие от дня погрузки! Случается, целую неделю без работы сижу! Приходится сосать лапу, мягко говоря. Ну в смысле член. Не в смысле участника чего-то, а обычный хер, si vous me comprenez[78]. Кстати, девчонки… Тут обед заканчивается и меня выталкивают, сопроводив теплым напутствием. Сжать кулаки… все будет замечательно… выше голову… сжать зубы… очко сжать… Очко, чтобы не обосраться от напряжения, видимо. Когда я слышу все это, мне вспоминается Брюбль, который таким дерьмом разбрасывался всякий раз, когда я спрашивал, нет ли у кого из его знакомых работы. Ну и двадцатка. Целых двадцать долларов! Понятно, что речь идет не о долге – они не собирались меня больше видеть. Поэтому и больше не дали. Не могли себе позволить. Так что я, сытый и слегка пьяный, продолжил думать о том, как бы еще денег достать. Как раз середина месяца наступила. Работы нет! Еще целую неделю придется ждать. Сел в метро, проскользнув за каким-то мудаком с карточкой… Краем глаза увидел, как сотрудник за кассой привстал было, но я ускорился. Тот сел, махнул рукой. За каждым «зайцем» гоняться – выход на заслуженную пенсию пропустить! Я и присел в метро на скамеечку. Задумался. Были варианты заняться торговлей наркотиками, но с этим в Канаде, как во всем мире. Мелкая партия сразу отправляется к легавым. Вместе с неудачником, ее организовавшим. На крупную у меня связей не было… знакомств. Жена училась в университете с какой-то колумбийкой. Стоило порасспрашивать… Но я не хотел, боялся… Не исключена была сцена ревности. Конечно, оправданная. Жене-то я не врал. Она-то меня насквозь видела. Судя по ее описаниям, колумбийка неплоха, хоть и не в ее вкусе. Рослая, зеленоглазая и белокожая наркоторговка. Потенциально, конечно. А так – обычная задроченная жизнью иммигрантка, живущая на 400 долларов в месяц в надежде подтвердить в Канаде свой диплом зубного врача. Гомерический хохот. Максимум, что ей светило – кресло ассистента и тринадцать в час. Но она не хотела, пыталась учиться… Спрашивала жену, есть ли связи, устроиться на завод. Связи! Позови ее лучше домой, я вас обеих трахну! Ирина, если была в духе, хихикала и обещала подумать. Если нет – надевала юбку, покупала бутылку вина и шла в ванную краситься. Тогда я вывешивал на балконе оранжевый флаг. Штормовое предупреждение. А я пытался вспомнить, есть ли у меня связи на заводах. Кажется, работал кто-то из знакомых. Мирный, безобидный украинец с запада страны, из-под Львова, греко-католиками они были. Мальчишка их учился с нашим, очень ругал иранцев. Я его понимаю! Я после того, как иранцы под нами поселились и стали рис свой варить с какими-то специями, от которых даже муравьи сбежали, тоже иранцев невзлюбил! А их становилось все больше. Канада решила ослабить диктаторский режим Ирана… Вывозила все больше и больше иранских инженеров, врачей, артистов… Те все никак не могли поверить, что их вывезли работать на стройку. Сидели дома, ждали приглашений в бюро, театры и больницы. Ну, ждите! Мы, кто из Союза, поумнее, нас жизнь чаще била. Поэтому тишайший греко-католик, чью жену считали дурочкой за то, что она заматывала голову платком и рассказывала что-то про эпоху хиппи… детей индиго… эзотерику… устроился на завод. Там ему выдали специальный пояс, как у шахида! Ты его надевал, и он тебя обхватывал, как портупея, как пояс верности. Он даже яйца твои и член обхватывал. С таким поясом ты мог поссать в день пять раз. Ну как в день. В смену! Часто ведь смена и ночью была… Ты шел в туалет, становился хером напротив датчика… Тот пиликал. Пояс ослаблялся. Ты ссал. После пятого раза датчик не пиликал, а говорил механическим голосом, что ты исчерпал лимит посещений туалета и что если тебе хочется отлить за восемь часов больше пяти раз, то у тебя не в порядке мочевой пузырь, и что тебе обязательно надо показаться врачу, но, разумеется, не сейчас, а в свободное от работы время, и что тебе стоит обратить внимание на режим питания, ссания и вообще жизни, и… Еще какую-то чушь нес датчик, но все 100 процентов того, что он нес, расшифровать никто не мог. Он же говорил с квебекским акцентом! «Дзарагой дзруг, ты исцерпал лимитц посетцений туалетца, и есцли тойбе хоцетца ойтлить дза восцемь часцов бойльше пяци разц, цо у тейбя ней в пойряйдке мойцевой пуйдзырь, и тейбей ойбязцательно найдой пойказаться врайцу, ной, райзуймеется, ней сейчайс, ай в свойбойдное ойт райботы вреймя, тейбе стойит ойбратить вниймание най рейжим пийцания, цссания, и войбще жийзни, и…» Как-то так. Украинца, звали его Миша, туалет не смущал. Он завязывал себе на член пластиковый кулечек и мочился туда. Мешочек побольше совал в трусы сзади. Итак, две проблемы решены. Оставалась главная. Каким образом не работать? На первый взгляд казалось, что это невозможно. Датчики на заводе прикреплены на всех стенах. Обязанности Миши состояли в том, чтобы подойти к полке, взять с нее коробку весом 25 килограммов и прикоснуться поясом к датчику. Тот говорил, на какую полку, в каком секторе и на какое место положить эту коробку. Миша выполнял сказанное. Стоило ему замедлиться или вообще остановиться, как на потолке вспыхивали красные огни и механический голос, как во время тревоги, спрашивал. Работник номер такой-то… почему вы стоите… отчего скорость вашего передвижения упала до… Не буду вдаваться в подробности, ведь я познакомился с Мишей на этом заводе. Это был ад. К счастью, старожилы – я в их числе – научили Михаила небольшому трюку. Было на заводе одно место… Видимо, ошибка инженеров. Закуток между коробками. Туда электромагнитные излучения датчиков не доставали. Там можно было отдохнуть, переждать. Час-другой. По какой-то случайности уголок не попадал и в перекрестье камер. Проблема заключалась в размерах. От силы пару квадратных метров. Так что мы, опытные сотрудники – те, кто продержался неделю-две, – спали там по очереди. По трое-четверо, сложившись… Мы не рисковали. Никогда и никто не видел живых представителей администрации после того, как подписывал контракт в главном офисе. Тем не менее Мишу уволили. Когда ему доверили следующий ответственный участок работ – так обычно обозначалась лишняя головная боль – очередные обязанности за те же деньги… он принес с собой нож. Обычный, складной. Ведь ему предстояло разрывать скотч на коробках. А он тянулся, не рвался, и после дня такой работы у вас руки начинали болеть, как у старухи с артритом. Дрожали… становились узловатыми, синели… вылезали под кожу вены… змеились, собирались в орешки… Миша не выдержал. Принес нож и стал разрезать скотч. Через день его вызвали в центральный офис и показали видеосъемку. На ней Миша разрезал коробки, чтобы достать из них десяток коробок помельче и разнести по полкам. Уволили, написав: «разрезал коробки с выражением лица человека, готового приступить к агрессивным действиям в отношении окружающих». Вот так! Миша должен улыбаться, ангельски улыбаться. Но он же не виноват, что родился в России, в советский ее период, но все же в России. Это место, где тебя норовят трахнуть, убить, все отобрать. Мы не привыкли улыбаться! Но объяснить это начальству не удалось… Непреклонными оказались кваки в администрации. Вдобавок холодное оружие на заводе запрещено. Миша преступил почти что закон. Даже больше! Нарушил правила завода… устав трудового коллектива… заповеди основателей рабочего движения… Пошел он в жопу, короче, этот Миша. И он, и двое его сраных иммигрантских детей. Остальные должны запомнить, что скотч на коробках нужно разрывать руками. Они, администрация, начинали на этом заводе с низов, тридцать лет скотч руками рвали… Значит, и мы, говно этакое, будем что делать? Правильно! Рвать руками скотч! Это меня, кстати, и добило. Я ложку ко рту поднести не мог! Тряслись, как у больного Паркинсоном. Так дед мой пытался есть… еще когда мы не плюнули и не стали его с ложки кормить. И вот я трясущимися руками суп мимо рта проношу. Сразу в голову мысли о наследственности полезли… о неизбежном семейном конце… Стало нехорошо. Пришлось бросить! Но руки у меня еще полгода болели, суставы ломило… Еще и сейчас трясутся! И пусть еще не так сильно, но все равно видно со стороны. Так что когда я предложил в Farmaetudes[79] свои пальцы, они отказались. Сказали, не подойдут. Не годятся уже мои руки ни на что! Слава богу, грузчику кисти и не нужны. Спина есть, тащи, горбатый! Но таскать мне нечего, и в желудке у меня плескалось одно кислое вино да пара булок, и сидел я в метро… монреальском метро, где прыгал возле людей умирающий от тоски и отчаяния Иисус. Иисус из Монреаля. И я чувствовал себя таким же, как он. У меня были мои глаза… руки… ноги… Я готов был дать их людям, но они не слышали меня и не хотели видеть меня. Я слился с кирпичами, по мне струилась вода, текущая по стенам метро Монреаля… базальтовая чаша горы Монрояль, на которой вырыт город. Чаша, полная воды. Она радиоактивная! Это слезы обобранных индейцев… яд слюны иммигрантов… Горечь поражений, которые мы терпим тут тысячи лет. Кто мы? Люди! Первых обитателей здешних мест прогнали на юг племена, шедшие из Евразии… Гуронов и ирокезов вырезали французы. Тех покорили англичане. Тех разгромили американцы. Бастующих квебекцев расстреляли британцы. Ничего! Все отыгрались на иммигрантах. А те – на местных. Все, кто живет в Квебеке, – потомки проигравших. Мы потерпели крушение! Поэтому мы здесь… Конкретно я – в Farmaetudes. Увидел их объявление в вагоне метро. Бегущая электронная строка. «Примите участие в наших фармакологических исследованиях». Цена: от 500 до 5 тысяч долларов. Я подпрыгнул даже! Говорили, что это достаточно опасно, но жизнь в Канаде учит существованию взаймы. Когда-нибудь… позже… расплата – это всегда что-то потом. Ненастоящее! Мираж… Итак, я поднимаю задницу и, сбив по дороге в метро парочку китайцев – маленькая месть за их вечное неуважение к другим пассажирам… громкие, невоспитанные, грубые… словно специально над Конфуцием своим издеваются! – срочно еду в клинику. Пока вино не выветрилось! Быстрее! Там меня принимают тепло, несмотря на легкий запашок… так, все понятно… Предлагают разные варианты исследований. Скажем, от Альцгеймера лекарство проверяют три дня. Все это время вы находитесь в клинике, вам вводят внутривенно препарат… берут пробы крови… не волнуйтесь! Все под контролем! Все проверяется! Препарат будет чистым, больных станут лечить благодаря вам лучшим лекарством. А что насчет меня? Ну… Хихикают, заверяют, убеждают. Другой вариант – что-то от Паркинсона. Лучше всего – вакцина от волос в заднице. Но за нее и платят всего пятьсот долларов. Но во всех случаях нужно провести некоторое время в клинике. Что я на это скажу? Нет! Деньги нужны сейчас, сию минуту просто! В приемной жмутся, выдают, наконец, тайну… Отправляют в кабинет «дальше по коридору». Я так и знал, что у них тут все с сюрпризом. Уж чересчур гладенько все было, слишком… обыденно. Явно черви копошились под стерильными поверхностями клиники. Так и есть! На самом деле компания занята легальным, конечно, но непонятым обществом бизнесом. Понимаю ли я, о чем речь? О чем речь! Конечно, понимаю. Я сам – непонятый гений. Так что я по адресу. Мы нашли друг друга. Но что конкретно они имеют в виду? Ну… трансплантацияорганов. Улыбчивый индус в кабинете так и произносит. Как в рекламе лекарств, когда в конце нужно скороговоркой произнести, что от этихкапельотнасморокаможетвывалитсяматка или клиничекиеиспытанияобезвредноститаблеточкинеподтверждены. Такая, понимаешь… трансплантацияорганов. Удивляюсь. Обычно же… Да-да. Мотоциклисты на дорогах – радость для трансплантологов. Но аварии, увы, случаются реже, чем хотелось бы. А органы нужны часто. Вот он, Наджраб, выпускник университета МакГилл, сразу понял, что я человек конкретный, деловой. Как насчет почек или печени? Задумываюсь. Объясняюсь. Я сразу вижу, что и Наджраб – человек конкретный. Скажу прямо поэтому. Случается мне пить. Поэтому печень, да и почки, ни к чертям. Но есть два безусловно работающих органа… два сокровища. Член и сердце. Член – поднимаю руку, останавливая приступ радости – он знает, что за сокровище предлагаю, меня же осмотрели сначала тут – предложить не могу. А вот сердце… Индус, подумав, соглашается. Операцию делают тут же. Я полулежу в кресле. От наркоза отказался. Чтобы еще чего не вырезали! Глубоко дышу в маску… кислород… витамины… легкая боль, но не острая… Вроде издалека… Спустя пару часов вылетаю, счастливый, на улицу Жана Талона. Все как прежде, даже идти и дышать легче. Еще бы! Столько места во мне это сердце занимало. Мерзкий, липкий комок в черных кровяных сосудах… с трубочками… скользкий. Мерзко выглядит сердце! Хорошо, что я от него избавился! Оглядываюсь. Рынок еще не закрыт. Вот удача! Тащу домой целую корзину продуктов, всячины всякой… бесполезной, конечно, но ведь так приятно на столе увидеть креветки… зелень… яйца деревенские… творог… сметану. Все настоящее. Не пластик! И плевать, что дети не едят ни черта, кроме макарон. Уж как мы их упрашиваем… Нет, и все! Ни в какую! Такой период… И вина кувшин, настоящего. И яблочки, и дюжина селедок, и аист, вышагивающий по полю моей Сооткин. Из твоих природных сосудов я попью сегодня вина и молока, вина и меда. Я сегодня, дорогая, продал сердце. Ни минуты не было больно! Оно давно не нужно мне, я убил в себе сердце, романтика… Я – писатель. Я сотворил этот мир, я его владелец и единственный повелитель. Я в нем все. И мне ничего и никого не жаль. Грудь моя холодна и пуста. Оттуда вылетает звездная пыль. Скоро она соберется в планету, закружит вокруг нас, а мы останемся Луной и Землей. Но это позже, позже… Сейчас давай взглянем в небо. Сердце мое, должно быть, уже стучит в чьей-то груди. Тут-тук. Тик-так. Тик-так. Тик-трак. Да вставай же! А, что? Будильник! Который час? Шесть утра. Пора на погрузки.