— Я передал письмо Её Величества о том, что она больна, вашему посыльному.

— Чёртов кретин!!!

Судя по всему, Торн набросился на Кристофа в надежде придушить верного слугу Гаитэ.

У него, судя по всему, не было сомнений в результатах такого противостояния, зато у Гаитэ они были. В схватке между медведем и змеёй она всегда бы ставила на змею. А змеёй в этом тандеме был не Торн.

— Хватит, — шевельнулась она, из последних сил заставляя себя поднять ресницы. — Прекратите, прошу вас.

Мужчины тут же поспешили склониться над ней. Оба.

Гаитэ почувствовала, как Торн сжимает её ладонь в своей руке.

— Гаитэ, любимая, я не знал! — с чувством выдохнул он. — Клянусь, я не знал! Я не знал, что ты больна! Мне передали письмо, в котором ты писала, что хочешь вернуться к матери, чтобы попытаться договориться с ней о перемирии. Я послал специальный отряд перехватить тебя, но, естественно, не преуспел в этом. Ты не представляешь в какой я был ярости! Я чувствовал себя преданным. Я… я не знал, что думать. Прости меня!

Гаитэ закрыла глаза.

Кто-нибудь, большой и сильный, дай силы — силы выжить и не сойти с ума от всего от этого. Какая красивая и почти правдоподобно сплетённая ложь? Может, ей ещё и прощения у него попросить?

— Кристоф? — позвала она.

— Моя госпожа?

— Оставь нас.

— Но…

— Ты же слышал, что тебе велено?! Убирайся! — гаркнул Торн.

Кристоф, позеленев от злости, всё же удалился, не забыв отвесить положенный к случаю поклон.

Дождавшись, когда дверь за верным слугой затворилась, Гаитэ повернулась к мужу, смерив его долгим взглядом.

— Не смотри на меня так, словно между нами всё кончено. Эта женщина, Гаитэ, она ничего не значит. У мужчин есть свои потребности…

— Я ничего не хочу знать о твоих потребностях. Возможно, тебя удивит, но у всех людей потребности одни и те же. Просто кто-то позволяет себе всё, а другой умеет с собой бороться. А ещё у любых поступков есть последствия. Я не знаю, что из сказанного тобой сегодня правда, знал ли ты о моей болезни и не ожидал, что я выживу и потому позволил себе привести сюда эту женщину. Или злился на меня и потому осквернил наше супружеское ложе. Я не знаю — и не узнаю, потому что правдой может быть и то, и другое. Но я видела то, что видела. И увиденное из моей памяти не сотрётся.

— Гаитэ, я не отрицаю вины. Я готов её искупить! Каковы твои условия?

Она посмотрела на него с удивлением. И ещё с большим удивлением поняла, что он всерьёз.

Всерьёз просит назвать цену за то, чтобы она посмотрела сегодня на произошедшее сквозь пальцы?

— Торн неужели ты не понимаешь? После того, как чашку разобьёшь воды из неё не напьёшься. Я больше не люблю тебя. Я, может быть, смогу остаться твоей королевой, но не твоей женщиной.

Он несколько мгновений смотрел ей в лицо, а потом, откинув голову, рассмеялся:

— Ты это всерьёз? Ну, почему женщины так любят мелодрамы? Почему им нравится падать в красивые позы и произносить красивые слова? Гаитэ, я не отрицаю своей вины за то, что поверил интриганам (кстати, нужно выяснить кто они и с какой целью действовали) и не обеспечил тебе должный уход и заботу во времяболезни. Я корю себя за то, что ты могла умереть, а я мог даже не узнать этого! Но эта женщина… я же говорю, она ничего не значит. Совершенно! Ты же не станешь ревновать меня к левой руке, давшей облегчение несчастному исстрадавшемуся от воздержания уду? Она для меня ни человек, ни личность — никто. Щель, заполненная мимолётным желанием. Ты разрушишь всё, что нас связывало, из-за чепухи? Мимолётной интрижки? Ну да, каюсь, я не прав. Не стоило приводить её сюда. Чего ты хочешь? Драгоценности, я знаю, ты ценишь не выше пыли и красивыми платьями тебя не умаслить. Так что способно смягчить твою обиду? Хочешь провинцию под собственное управление? Новенькую больницу, где лично сможешь оказать помощь страждущим? Я даже готов во имя мира в супружеской спальне попытаться примириться с твоей дьявольской матушкой! Гаитэ, не нужно смотреть на меня так, будто у меня выросла вторая голова на плечах или копыта на ногах прорезались. Я не святой — я мужчина. И моего внимания добиваются множество красивых женщин. Да все мужчины, рано ли, поздно, но изменяют жёнам. Не потому, что не любят их! А потому что в каждом из нас живёт вечный охотник, желающий поймать новую лань!

— И что, по-твоему, я должна сделать? Смириться? Этого ты ждёшь от меня, Торн Фальконэ? Что я стану одной из тех примерных жён, о которых говорится в Святых Свитках? Всё прощающие, живущие для других, на них мужья готовы молиться, но ночи проводят с другими? Такой ты видишь меня, да? Мудрой, способной на самоотдачу, готовой ради всеобщего блага отказаться от всего, и в первую очередь от того, что делает женщину женщиной — желания быть любимой и единственной? Мне, в отличие от тебя, плевать на корону. Я выброшу её и не пожалею! Но я хочу любить и быть любимой. Хочу смотреть в глаза близкому человеку и верить ему. Знать, что он не лжёт, не интригует против меня, не использует. Я слушаю тебя сегодня и не знаю, чему верить. Знал ли ты, не знал? Сам лжёшь или был обманут? Но я своими глазами видела, как ты берёшь другую женщину на нашей кровати. И ты ошибаешься, думая, что я стану с этим мириться.

Лицо Торна заострилось, сделалось хищным, как у нахохлившегося орла.

Впервые Гаитэ заметила в нём сходство с Сезаром. У того часто возникало такое же выражением на лице перед тем, как он перерезал противнику глотку.

— Ты ошибаешься, моя дорогая, если думаешь, что у тебя есть выход.

— Выход, Торн, есть всегда, — спокойно возразила Гаитэ.

— Ты моя жена. Моя королева. И чтобы ты себе не придумала, я никогда не был к тебе жесток. Твоя обида пройдёт. Ты успокоишься и поймёшь, что я прав.

— А если не пойму?

— Тем хуже для нас обоих. Я пришлю к тебе фрейлин. Они помогут тебе раздеться.

Торн вышел, оставив Гаитэ в состоянии тихой ярости.

У неё было такое чувство, что она стоит перед каменной стеной. Ни обойти, ни перелезть. Что остаётся? Остаётся взорвать её к чёртовой матери!

Если бы Гаитэ была собственной подружкой, а не самой собой, она бы постаралась отговорить себя от принятого решения. Это было не просто рискованно — это было глупо. Безответственно. Так близко к крайностям, которых она взяла за правило избегать.

«Если я не найду в себе силы сделать это сегодня, я не сделаю этого никогда», — сказала себе Гаитэ. — «Я снова и снова буду искать оправдание своему бессилию и своему нежеланию действовать. Получится, что в итоге Торн окажется прав — я смирюсь и стану тем, кем он желает меня видеть. Почему мы боимся делать новый шаг? Что-то коренным образом менять в жизни? Почему неизвестность страшит нас, завораживает, лишая сил, как взгляд удава завораживает мышь? Даже оставаясь на старом, хорошо известном месте, мы всё равно подвержены переменам, что точат и изменяют всё вокруг, включая нас самих? Упущенная возможность — это грядущий ад, выкованный из сожалений о том, что шанс был дан впустую. Действовать нужно сейчас, пока никто от тебя этого не ждёт. Завтра будет поздно».