С трудом, через силу, открыла глаза.

Стоило поднять ресницы, она увидела склонённое над собой лицо Сезара. Он улыбнулся ей светлой, лучезарной улыбкой, какой никогда раньше она не видела на его лице.

— Гаитэ?

Голос его звучал так тихо и хрипловато, что походил на шёпот.

— Сезар, — из последних сил произнесла она дорогое имя.

В глазах его свернула дикая радость:

— Милая моя, ты действительно меня слышишь? О, дорогая! Нет, нет, не говори ничего! Не отвечай. Тебе нужно беречь силы. Самое главное, что ты пришла в себя. Теперь ты поправишься. Всё будет хорошо.

Гаитэ лежала на кровати под тёплым одеялом, обессиленная и отстранённая. Сезар приходил часто, но остаться не мог, поэтому большую часть дня с ней находилась либо сиделка, либо Кристоф. По счастливой случайности её зелья успели сделать благое дело, никто их мужчин, ухаживая за ней, не заболел.

Её кормили завтраком, потом меняли повязку на ранах, образовавшихся после вскрывшихся язв. Она умывала руки, лицо, чистила зубы, расчёсывала волосы. Эти простые занятия доставляли удовольствие, хотя и отнимали часть сил — напоминали о том, что она выжила.

Сиделка была немногословной, очень исполнительной женщиной. Гаитэ приняла решение, что возьмёт её во дворец, если та согласится. А та, конечно же, согласится, потому что нигде за службу не платили лучше, чем в императорских покоях.

Поводов для волнения было множество. Можно было побеспокоиться о том, что Торн ни разу не осведомился о состоянии своей жены, или о том, что в городе продолжался мор, у границ война, а родная мать едва не сжила со свету. Но волноваться не было сил. Отсутствие заботы со стороны мужа не трогало, все обиды на мать умерли ещё в прошлом, вместе с любовью к ней, возвращаться во дворец совсем не хотелось.

По сравнению с его грандиозной роскошью всё в этом доме казалось миниатюрным и в то же время более настоящим. Словно до сих пор Гаитэ жила в плену миражей.

«Я не рождена для власти, — отстранённо думала она. — Власть тяготит меня так же, как тяготит брак с Торном. Во дворцах я никогда не буду счастлива».

Не то чтобы осознание этого пришло к ней впервые. Не то что, побывав на краю смерти, Гаитэ дошла до понимая этой простой истины: она просто смогла её принять — принять то, что она не желает стоять на вершине горы подобно идолу и смотреть на протянутые к ней снизу ладони поданных.

Гаитэ не может им помочь, не может контролировать Торна, а Торн не намерен отводить ей иной роли, кроме как роль красивой женщины, матери своих детей, подставки под дорогие платья.

Гаитэ не доверяла решениям мужа, не разделяла его взглядов. Рано или поздно противоречия между ними станут непримиримыми и тогда конфликт, как и противостояние, неизбежны.

Обо всём этом Гаитэ думала отстранённо, словно рассматривала картину со стороны. Иногда умирать, не умирая, полезно. Подходя к смерти слишком близко перестаёшь бояться мелочей и начинаешь отличать наносное от настоящего, подлинно важного. Жизнь одна и пережить её нужно с пользой, ни для кого-то — для себя. Недаром все религии говорят: «Спаси душу свою». Напитай её мыслями и эмоциями, которые не позволят ей разлететься в пыль вслед за телом, а сохранят сознание нерушимым перед зевом ужасающей мглы.

Нет, сидеть куклой на троне не для Гаитэ. Лгать, изворачиваться, ежедневно слушать лесть — тоже. Не потому что плохо — потому что не интересно.

«Ты ведь могла умереть? Просто умереть. Чтобы зажить другой жизнью», — нашептывал искушающий внутренний голос.

Достаточно просто открыть дверь и шагнуть навстречу новой судьбе, не предначертанной происхождением, не расписанной за тебя родителями, не продиктованной мужем.

Она способна возвращать людям здоровье и жизнь — за такое во все времена платят немало.

Гаитэ лежала, глядя то в камин, то на потолок. Иногда ей казалось, что в придуманной фантазии что-то есть, лишь нужно набраться храбрости. Иногда — что они полный бред.

Потом забывалась сном.

К вечеру вернулся Сезар. Он выглядел осунувшимся и усталым.

— Как ты? Выглядишь получше, — он старался говорить весёлым, бодрым голосом, но это только раздражало.

Гаитэ знала, что сейчас выглядит как любой чумной, то есть похожа на выходца с того света. Выздоровление бывает длительным, тяжёлым и сопровождается физический и умственной депрессией. Это норма.

— Возможно, тебе будет любопытно узнать, что Торн, таки, не уехал из города? — продолжал развлекать её беседой Сезар. — Он затаился в своём дворце, за высокими стенами и желает, чтобы ты вернулась как можно скорее. Как только опасность минует.

«Надо полагать. Боится заразиться и, как всегда, хочет таскать каштаны из огня моими руками», — подумала Гаитэ.

— Все, кто может, пытаются выбраться из Жютена.

— Этого нельзя допустить, — слабо шевельнулась Гаитэ на постели. — Если кто-то из заражённых выберется, болезнь станет распространяться дальше.

— Рад, что ты думаешь так же.

Перехватив её взгляд, Сезар пояснил:

— Я распорядился закрыть городские ворота и никого не выпускать без предъявления свидетельства о здоровье.

— О, Сезар! Насколько я успела разобраться во всех делах мэрии, подобные грамоты будут стоить немного. Стоит внести определённую сумму и мертвецу вручать свидетельство об отменном здоровье.

— Боюсь, ты права, — усмехнулся он ставшей почти привычной и почти переставшей раздражать кривой улыбкой.

Гаитэ встревожилась:

— У тебя усталый вид. Ты здоров?

— Не беспокойся обо мне, — Сезар потёр узкую переносицу. — Сегодня пришлось много работать. Я просматривал доклады со всего Саркассора. Если мы хотим удержать власть, нужно знать о каждом нарушении в империи.

— Что это даст? Ты сможешь как-то изменить это? Политика, власть, снова борьба и снова политика! Несчастье за несчастьем, предательство, смерть, потом всё заново — как по кругу. Ради чего всё, Сезар? Что стоит за твоим стремлением дорваться до власти? Хочешь ли ты как-то улучшить жизнь своих несчастных подданных? Или тобой движет только желание возвыситься и повелевать? Столько жертв, злобы, драк и ненависти! Столько смертей! А что в итоге?

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, Гаитэ? — пристально взглянул на неё Сезар.

Она поколебалась, потом решилась высказаться до конца:

— Мы можем уйти сейчас, как ты и предлагал мне раньше.

— Каким образом?

— Чума — страшная болезнь. Императрица Фальконэ и первый герцог в государстве подвластны ей так же, как и любой из их подданных. Мир широк, в нём много дорог. Мы можем пойти по ним, куда только захотим — вместе. Если только осмелимся или захотим.