таком виде он и изображается на современных ему гравюрах, на которых внизу напечатаны стихотворные отрывки из лучших ролей Горжю.

Вместе с Гийо Горжю играл также и Жоделе; он всегда появлялся на сцене в ролях слуг, глупых и наивных. Он назывался Жюльеном или Клодом Жофреном и был отцом знаменитого проповедника Жерома Жофрена.

Далее следует капитан Матамор (Met-á-mort). Его роль была очень забавна. Он изображал хвастуна и труса, храброго только на словах. Такой тип хвастуна и труса, вероятно, заимствован из Miles Gloriosus (солдат-хвастун) Планта[114].

Кроме названных актеров труппу «Hôtel de Burgogne» пополняли еще следующие лица: Бригелль, игравший роли плутоватых слуг, [таких] как Тюрлюпен, Жакмен, Жадо или Доктор, болтун и резонер, которого часто при случае угощали побоями. Гандолен, бравший на себя роли воров и разбойников, наконец, Стентерелло, исполнявший роли заносчивых глупцов, которые, несмотря на это, проникнуты сознанием собственного достоинства.

Однако слава труппы «Hôtel de Burgogne» продолжалась недолго; труппа Мольера, появившаяся в Париже в 1659 году, опередила своими успехами вышеупомянутую труппу, но в 1680 году обе труппы слились вместе, а в апреле 1689 года открыли новый театр на улице Фоссе Сен-Жермен-де-Пре, которая теперь переименована в улицу Старой Комедии. Из этого театра произошла впоследствии сцена нынешней «Комеди франсез», «Французской Комедии», которая славится своими талантливыми актерами.

Однако заметим здесь кстати, что Мольер не пренебрегал фарсом, но старался даже укрепить его на сцене. Этим он продолжил традицию своих соперников. «Ревность замазанного», «Летающий доктор», «Вынужденный брак» и в особенности «Плутни Скапена» были не более как шуточные сценки, из которых последняя считается образцовым произведением этого рода, и хотя Буало никак не мог простить Мольеру, что тот написал подобный фарс, он, который «никак не мог узнать в оригинальном мешке, в который завертывался Скапки, автора Мизантропа.

Но самый известный из народных шутов не находился ни в какой труппе и не значился ни в одном театре. Эти был Табарен.

Лафонтен упоминает о Табарене в своей басне «Свинья, коза и баран» точно так же, как и Буало в своем «Art poétique». Этот Табарен был товарищем Мондора, а не его слугою, как об этом долго думали ранее, давал свои представления на подмостках, устроенных на Новом Мосту. В сущности, полагают, что имя Табарен – это название типа, роли, а не настоящее имя товарища Мондора, полученное им от отца. Однако Вольтер в своем «Dictioinaiге philosophique» говорит совершенно иначе: «Табарен – это собственное имя, сделавшееся нарицательным. Табарен – слуга Мондора, фигляр на Новом Мосту времен Генриха IV, дал это имя парижским шутам». Без всякого сомнения, Табарен было сначала собственным именем, а потом сделалось нарицательным; но такое преобразование произошло много ранее того времени, чем когда процветали представления предполагаемого слуги Мондора на Новом Мосту. Вольтер ошибся в том, что Табарен был во время Людовика XIII, а не Генриха IV, пользовался таким блестящим и продолжительным успехом, что он заставил забыть своих соименных предшественников и поэтому казался первым, а не последним из табаренов.

Господин Жаль в своем «Dictioinaiге critique d’histoire et de biographie» говорит, что некий Иган Табарен, итальянец из Венеции, жил в Париж в XVI столетии. Господин Жаль нашел метрическое свидетельство сына этого лица в метрических книгах, которые теперь сгорели, в приходе Сен-Жермен[115].

Этот итальянец из Венеции был нечто вроде фигляра или шута, который сумел понравиться Карлу IX, так что король согласился крестить его сына, и две придворные дамы были заместительницами восприемницы новорожденного. Это именно тот Табарен был создателем типажа, который должен был сделаться очень популярными, когда Табарен Нового Моста перенес его на площадь. Может быть еще, что название этого типажа произошло от особого рода плаща Tabarrino (плащ паяца), который носили подобного рода шуты.

Но как бы то ни было, настоящее имя шута, дававшего свои представления на Новом Мосту, было Жан-Соломон. Именно это имя и носила его дочь, которая, как было упомянуто выше, вышла замуж за Гюга-Герю, прозванного Готье-Гаргидль. Жаль предполагает, что последний родился в 1584 году. Что же касается шабаренад, или шуточных сценок, которые он разыгрывал на своих подмостках, не бывший их автором, точно так же, как и их, которые расходились в публике до 1664 года, следовательно, в то время, когда Табарена уже тридцать лет как не было на свете. Достаточно сказать, что далеко не все эти сценки принадлежали знаменитому фигляру.

Все современники Табарена согласны в том, что он всегда привлекал многочисленную толпу к своим подмосткам, тогда как Мондор занимался делами этого товарищества. Однако эти оба товарища продавали, вероятно, полезные лекарственные травы[116]. Эти снадобья покупала не только чернь, но и люди, принадлежавшие к образованному классу; нам известно, что священник церкви Сен-Поль и Сен-Луи (на улице Сент-Антуан близ лицея Карла Великого) по имени Христофор Пти покупал помаду у Табарена.

В сущности, этот Жан-Соломон, прозванный Табареном, не был выскочкой. Его можно назвать кровным[117] шутом. Он обладал изумительной памятью, веселостью, остроумием. Его шляпа играла большую роль во время его представлений; он придавал ей всевозможные формы[118]. В своем «Комическом завещании» он оставляет свою шляпу придворным, потому что нет ничего изменчивее их.

С 1633 года о Табарене решительно ничего не слышно; вернее всего, он умер, так как в 1634 году появилась пьеса, озаглавленная «Встреча Готье Гаргилля и Табарена в аду». Хотя, конечно, это не может служить бесспорным доказательством того, что Табарен умер именно в это время. Подобные шуточные пьесы были, большей частью, плодом фантазии их авторов, которые редко обращали внимание на исторические факты.

Во всяком случае, если Табарен не умер в 1633 году, то, вероятно, он удалился от сцены, чтобы наслаждаться спокойствием и жить на свои сбережения[119]. Иные предполагали, что Табарен, разбогатев, купил себе замок. В пьесах, упоминаемых Жалем, Табарен часто называется владетелем дю Фрети. Однако следует заметить, что подобная метаморфоза – сделаться из фигляра на Новом Мосту владетелем замка – кажется невероятною. Табарен, вероятно, соскучился бы по своим подмосткам, живя в спокойном уединенном замке; такой человек, привыкший к вольномv воздуху, к восторгам толпы, не мог бы свыкнуться с однообразною жизнью богатого владетеля замка. Следовательно, и предположение, высказанное Жалем, не может иметь никакого основания.

Табарен, вероятно, не был последним из тех шарлатанов, которые появляются на ярмарках и на городских площадях. Все фигляры, комедианты, продавцы лекарств и разных снадобий, появлявшиеся на подмостках, устроенных на площадях, могут считать себя потомками этого знаменитого предка, раз они