– Понятно: типичная влюбленная дурында, – грубовато подытожил Матвей. – А достался ей романтический придурок. Девочки таких любят, я слышал.

Марк, не ответив, вынул пачку сигарет из кармана.

– Ты же бросил, – удивился Олейников.

– Бросил… – глухим эхом отозвался Освальд. – Ладно, не будем о ее влюбленности. Она была беременна и не знала, что ей делать. Ей хотелось услышать от меня хоть что-то.

– И что ты ей сказал?

– А что я мог сказать? Я же не ее матушка, чтобы рассказывать, чем опасны аборты. Черт, Матвей, я даже не очень представляю, как это все делается…

Он помолчал и вдруг взорвался:

– Да она сама еще ребенок! Понимаешь?! Ребенок передо мной сидел, а не взрослая девушка! Этот тип ее затащил в постель, не позаботился о предохранении, а она цвела, вспоминая: «Веточка моя…»

Марк взял себя в руки, вытряхнул сигарету, но не закурил.

– Короче говоря, мы с Дашей решили, что она должна сказать обо всем отцу ребенка. Я допускал, что ошибаюсь в нем и он действительно любит Дашу и хочет жениться на ней. Она обещала держать меня в курсе дела и ушла.

Он повертел сигарету в пальцах.

– Она позвонила через день. Когда я услышал, каким голосом она сказала «Здравствуйте, дядя Марк», то все понял. Конечно, ему не нужны были ни Даша, ни ребенок, и он велел отправляться ей на аборт. Даже дал денег.

– Какой порядочный.

– Да. А через три дня Даша снова появилась у меня. И я снова не узнал ее, Матвей. У меня было такое чувство, что за эти три дня она прожила три года, не меньше.

«Дядя Марк, – сказала она очень спокойно, – я вам невероятно благодарна. Знаете, я кое-что поняла про себя. Я не стану делать аборт. Мне хотелось, чтобы вы знали…»

Я что-то невнятно блеял, говорил, что она испортит себе жизнь, что отец ребенка не станет ей помогать, что для ее матери и отца это будет ударом… Но она меня перебила.

«Я не собираюсь больше встречаться с ним. Никогда. Я была такой глупой, дядя Марк, что мне стыдно перед вами. Но я хочу этого ребенка, понимаете? Не потому, что он от него, нет! Но это мой малыш. Я чувствую его в животе. Я его люблю».

Что я мог сказать ей на это? От той маленькой девочки, которая со счастливыми глазами рассказывала мне о своей любви, не осталось и следа. Теперь это была женщина, все для себя решившая. Я видел, что ее решение непоколебимо.

«Родители поймут, – сказала она. – Они у меня молодцы. Я не собираюсь вешать малыша на них, я буду воспитывать его сама».

Я спросил ее, что она скажет своему любовнику.

«Правду. У нас с ним встреча через час. Глупо скрывать от него мои планы. Он может узнать, когда ребенок уже родится, и испугаться… Знаете, дядя Марк, он такой пугливый. Вечно боится, что жена узнает. И так кричал на меня, когда узнал, что я беременна… Я скажу, что он не будет записан отцом и что мне ничего от него не нужно. Пускай живет спокойно».

Я попросил ее обращаться ко мне за помощью в любое время, предлагал самому поговорить с ее родителями… Но она покачала головой и сказала, что сама будет расхлебывать эту кашу, и если ей повезет, на дне тарелки окажется изюм. Я очень хорошо запомнил это: если повезет, на дне тарелки окажется изюм. Смешно, правда?

– Смешно, – без улыбки сказал Матвей, глядя, как крошится в пыль сигарета в пальцах его друга.

– В дверях она обернулась ко мне, улыбнулась. Я навсегда запомнил эту улыбку: как будто она успокаивала меня, приободряла. Она – меня! Взрослого мужика, которому не предстояло объясняться с родителями, у которого не шла крахом жизнь, учеба… И сказала: «Не переживайте за меня, дядя Марк. Я ведь вижу, что вы тревожитесь. Но я сейчас очень счастлива. У меня будет чудесный ребенок. Вы же знаете, дядя Марк, дети – это радость. Мне повезло, что я поняла это сейчас».

Поцеловала меня на прощание в щеку и ушла. Я стоял на площадке, как дурак, и мне казалось, что лестница за ней светится.

А поздно ночью мне позвонил Дашин отец. Ее тело нашли на дне оврага под мостом. Его так и называли – мост самоубийц. Перила низкие, перешагнуть через них очень легко… Вот она и перешагнула. Когда стало известно о ее беременности, никто не сомневался, что это было самоубийство. К тому же Даша странно вела себя в последнее время.

Марк с силой отшвырнул пачку сигарет в угол и крикнул:

– И только я знаю, что это не могло быть самоубийством! Что она собиралась рожать, что она хотела этого ребенка! Он убил ее, Матвей, ты понимаешь? Толкнул в сумерках с моста, у меня нет никаких сомнений. Я видел ее всего за несколько часов до смерти! Наверное, я последний! Не считая этого подонка, который панически перепугался, понял, что ему не переубедить Дашу, и убил ее.

Освальд обхватил голову руками и застонал.

– И я не остановил ее! Мог, но разрешил ей уйти. Прошла неделя, и не было ни минуты, чтобы я не думал об этом. Позавчера ее похоронили. Я смотрел на ее родителей, Матвей!.. И не смог… не смог… ничего… им сказать… Единственный ребенок!

Он закрыл лицо ладонями.

Матвей слез с подоконника, подошел к Марку и опустился рядом.

– Девушка что-нибудь говорила о любовнике? – негромко спросил он. – Место работы? Имя?

Освальд молча покачал головой.

– Где они познакомились? В какие кафе ходили?

– Ничего, – выдавил Марк. – Она была очень осторожна… Наверное, боялась, что я захочу отыскать его. Я уже все перебрал в памяти, вспомнил каждое ее слово! Бесполезно.

– Значит, тебе нужно поговорить с ее родителями.

Освальд повернул к нему покрасневшее лицо.

– Я не могу, Матвей! Ты понимаешь, что это будет значить для них? Что я знал о ее беременности, но не сказал им. Для них я навсегда останусь косвенным виновником ее смерти!

– А если не скажешь, они будут жить с мыслью, что их дочь покончила с собой. Ты понимаешь, что твои показания могут быть основанием для возбуждения уголовного дела? Ты не смог узнать, с кем она встречалась, но если начнется расследование, на этого человека рано или поздно выйдут. Даша не шпионка, она обычная влюбленная девушка. Может найтись тот, кто видел их вместе… Марк, это шанс.

В комнате стало тихо. Наконец Освальд вытер глаза и кивнул:

– Да. Ты прав, конечно. Надо было раньше с тобой поговорить, до похорон. У меня в голове все как будто сдвинулось после Дашиной смерти, я совсем перестал соображать. А ты поставил мысли на место. Спасибо, Матвей.

Олейников с состраданием посмотрел на друга, который оплакивал дочь друзей и не стыдился своих слез.

– Мне очень жаль, Марк. Очень жаль.

Освальд благодарно дотронулся до его руки и поднялся. На секунду перед Олейниковым возник прежний Марк – немногословный, спокойный, добрый гигант, которого почти невозможно вывести из себя.