Но тут на шоссе показался автобус, желтый, как канарейка. И размышлять о превратностях профессии и коварстве коллег сразу же стало недосуг. В ход пошла ловкая работа локтями, потому что собравшиеся на остановке дачники и деревенские штурмовали автобус так дружно, словно это был их последний шанс добраться до старо-павловского колхозного рынка.

В доме кончилось молоко «из пакетика», которое они привезли с собой из Москвы. Утром Катя взглянула в холодильник и обнаружила это, Нина еще спала. Ночью ее и правда мучила бессонница. Катя слышала, как за стеной подруга ее ворочалась в постели, вздыхала, шуршала страницами книги, включала и выключала настольную лампу. Но под утро сон взял свое.

Катя решила не будить ее. Часы показывали без четверти восемь, а в половине девятого в местный продуктовый магазин привозили молоко и молочные продукты. Катя решила туда сходить: Нине молоко полезно, тем более тихое вот, деревенское, парное. Она поискала какую-нибудь подходящую емкость, но ничего лучшего, чем две пустые бутыли из-под кока-колы, не нашла.

У магазина — это был ветхий дощатый теремок, боком к которому лепилась косая сторожка с гордой табличкой «Поселковый опорный пункт милиции», — несмотря на ранний час, вовсю кипела жизнь. Покупателей собралось немала Цистерну с молоком перед окнами магазина поджидала длиннющая очередь: помимо май-горских дачников, набежало за молоком со всей округи и много местных — все с емкими эмалированными бидонами.

Катю эта прыть удивила: неймется им! Переться в такую даль, речку по мосту переходить — и зачем? Ведь всем известно: молочная цистерна после Май-Горы едет в заречные поселки и продает молоко «с колес» уже там. Ее удивление рассеяли старушки, занявшие первые рубежи очереди:

— Сюды, сюда ходим. Тут надежней. Они, совхозные-то, нынче как избаловались? Тут-то дачники денежные — им и молоко, значит, цельное везут, хорошее. А к нам за реку… Тут вот распродадут полбочки, а потом рази за ими уследишь? Зачерпнут ведром из речки воды, дольют в бочку-то свою, ну, чтоб больше было, и к нам везут то молоко с лягушками. Мы уж и к участковому ходили — жалились, все без толку. Рази их, мошенников, за руку кто поймает? Потому сюды и ходим.

Помимо любителей парного молока, в хвост очереди подстраивались помятые синеносые личности, от которых разило перегаром. Местные пьянчуги тоже с нетерпением ожидали цистерну: ведь при ней имелся еще заветный прицеп, развозивший по поселкам дешевое пиво в разлив. Алкаши вклинивались в очередь маленькими, но сплоченными группками. Были то в основном шабашники, занятые на строительстве и ремонте дач, а также поденные рабочие из местных, промышлявшие разовой работенкой на участках.

Цистерна запаздывала. Катя, чтобы скоротать время, прислушивалась к разговорам в очереди.

— Да что ты мне заливаешь, Колоброд, что я, не знаю, что ли! Микроба там нашли, понял — нет? Опасного микроба, болезнь. Оттого и источник закрыли плитой, а случилось это…

— Да не потому! Какого, на хрен, еще микроба! Не знаешь ничего, а споришь. История с этой водой приключилась нехорошая. Понял?

Впереди Кати стояли двое — по виду типичные алкаши. Оба голенастые и тощие, как «ножки Буша». Тот, кого назвали смешным прозвищем Колоброд — сожженный солнцем, пропитанный самогоном мужичок в давно не стиранной клетчатой рубахе и спортивных штанах «с лампасами», — горячился, силясь переспорить своего лысого, красноносого, желчного собеседника:

— История хреновая, Саныч, понял? Я тут всю жизнь прожил, родился здеся, так что верь: знаю точно. Батя родной мне рассказывал и дядька — старшой брат отцов. Сам-то я, конечно, ничего не видел, я ж с сорок седьмого годка: батя, как с фронта вернулся, настрогал нас погодков пять человек, и все, кроме меня, бабы, прости хосподи… Он-то все хорошо помнил, хотя до войны зеленый пацан был. Что приключилось — что приключилось… Щас, погодь, не торопи. Ну, где ж эта бочка пивная, едрена вошь?! Усохнешь тут на жаре… Ну, значит, так дело было: в тридцатом году, ну землю-то когда обобществляли, колхозы делали, и тут у нас тоже, отец рассказывал, всех под одну гребенку начали чесать. Ну, сорганизовали колхоз. Все вроде улеглось беспокойство-то, мужики крестьянствовать начали. И вдруг — бац! Случай за случаем! То амбар колхозный сгорит, то рига, то вдруг недород на поля, да такой, что хоть с голоду дохни. Ни зерна, ни капусты, ни яблок, на хрен… Траву солнце пожгло, скот с голода ревет. Напасть, да и только. Государству-то сдай что полагается — тогда строго было. А сам хоть лебеду трескай. Ну, начали мужики разбираться, что к чему, отчего такое дело. А потом, отец рассказывал, и НКВД из Москвы на машинах прикатило — кого-то из деревенских за шкирман: кулаки недобитые, вредители, мол… А слухи тем временем по деревне другие ползли. А потом вдруг — раз и… Да где ж это пиво, мужики, а? Может, и совсем не приедут сегодня? Зря стоим?

Катя посмотрела на дорогу — нет машины.

— Ну, дальше-дальше…

— Щас, не гони, — Колоброд резво подтянул спортивные штаны. — Церковь-то, что под горой, к тому времени уж закрыли: попа на Соловки, а в ней клуб сначала хотели открыть, потом склад под зерно. А родник-то бил под горой. Озерцо там даже было крохотное, ну, вроде яма глубокая в земле. А вода в ней, отец рассказывал, чистая как слеза была, вкусная И вот как-то раз пошли туда пацаны, и бац! А в яме-то той утопленница головой вниз. Одни синие пятки наружу. Милиция из района снова налетела: как, что, шум, гам. Вредители, мол, противники колхоза, расправу над его активом творят! Заарестовали кого-то сразу. Баба-то утоплая наша местная была. Незамужняя, вековуха, одним словом. В колхоз-то она одной из первых вступила. Ну, разбиралась милиция, разбиралась, ну и убралась потом… А слухи по деревне другие ползли, нехорошие.

— Да какие слухи-то? — Его собеседник слушал уже невнимательно: за рощей слышался настырный гудок. Молоковоз оповещал окрестных жителей о своем прибытии.

— Ведьма то была, понял? Баба-то эта. Давно к ней дурная слава липла: колдовка, одним словом! Порчу, стерва, пускала. А слух по деревне такой полз: мужики собрались у председателя колхоза, а он свой мужик был, местный, понимал, значит, что к чему. Стали судить, рядить, как несчастья-то на общее хозяйство-то свалились — так все и смекнули мужики, чьих рук дело было. Кто порчу пускает. Ну и решили своим судом с ведьмой поступить; На собрании вроде про то порешили и проголосовали промеж себя даже — во как! Вода-то в том роднике испокон века крещеная была, понял, Саныч? Еще с царских времен там ердань на Крещение поп благословлял. А ведьмам такая вода — хуже кислоты. Ну и сунули туда мужики колдовку пятками вверх, чтоб больше уж никому не вредила. А после не стали ту воду пить — брезговали: опоганила ведьма родник. Отравила собой. Потому плитой-то яму ту и придавили. А колхоз-то сразу выправился после того случая, в гору пошел. Перед войной уж в передовых ходил, да и после войны. Я пацаном помню: когда Гагарин-то полетел, как раз я про ведьмин родник, что под горой, от бати и услыхал.

Молоковоз разворачивался у магазина. Очередь воспрянула духом. Катя поискала глазами в толпе рассказчика Колоброда. Он со товарищи уже штурмовал пивной прицеп. Катя усмехнулась: каких только историй не услышишь в подмосковных поселках. От Москвы рукой подать, а самых диких суеверий и сказок в этих местах среди местных — пруд пруди. Ее особенно позабавили вехи подслушанной в очереди страшилки: коллективизация, НКВД, колхозное собрание, расправа с ведьмой и полет Гагарина — все в одной истории. Ничего не скажешь: причудлив народный фольклор.