— Никогда еще не была на церковном мероприятии, — говорю я, осматривая все вокруг. Коренастый мужчина с пивным брюшком и бородкой-эспаньолкой перебирает струны гитары, пытаясь ее настроить. — Что, вся прибыль идет в пользу сирот?

Келлер берет меня за руку и ведет к буфетному столику.

— Не знаю, есть ли сироты и куда идут деньги. Я здесь тоже впервые. — Он показывает на список напитков. — Что тебе взять?

Вечер еще только начинается, но я уже выпила два джина с тоником — один, пока ждала Алекса, а другой, пока мы разговаривали. Разумнее всего было бы после этого попросить кока-колу, но у меня не очень разумное настроение. Я в церковном подвале и собираюсь отдаться народным танцам. Беру пиво — в трезвом виде я на танцы не способна.

В комнате полно народу самого разного толка — от зрителей MTV до членов родительских комитетов, — и, чтобы найти свободное место, приходится пробираться сквозь толпу.

— Откуда ты про это услышал? — спрашиваю я.

— Прочитал в «Жителе», — объясняет он, потягивая пиво. — Давно хотел сюда сходить. В летнем лагере я был настоящим монстром по части народных танцев.

— Это удивительно.

— Что я был монстром?

— Нет, это я уже поняла. Я имела в виду, что ты читаешь местную газету.

Он смотрит на меня с искренним удивлением.

— А ты свою разве не читаешь?

— Н-нет, — говорю я, словно признаюсь в смертном грехе. Вообще на нечистые помыслы это не тянет, но почему-то кажется мне куда хуже. — Даже не знаю, как она называется.

— А где ты живешь?

— На Корнелиа-стрит, между Бликер и Западной Четвертой.

— «Виллиджер».

— Откуда ты знаешь?

— Местные газеты мое хобби.

— Нет, серьезно, — смеюсь я.

— Я там раньше жил.

Хочется спросить, где и когда, но местный оркестр — это «Звенья» — закончил настраиваться, вот-вот начнут. Допиваю пиво двумя большими глотками, выбрасываю красный пластмассовый стакан и вместе с Алексом подхожу к каре танцоров, ищущих четвертую сторону. У меня немножко сводит живот, и я искоса смотрю на своего спутника.

Алекс сжимает мне руку.

— Все будет нормально. — Он пытается поддержать и успокоить меня, и я благодарно улыбаюсь ему, хотя продолжаю нервничать.

Остальные в моем каре тоже не выглядят особенно уверенно — женщина напротив не перестает раскачивать руку своего партнера и, кажется, не может остановиться. Это меня слегка успокаивает. Когда оркестр начинает первую мелодию и распорядитель велит нам идти направо, я уже почти расслабилась.

Для народных танцев нужна хоть капля изящества и способность различать право-лево. Первого у меня мало, но иногда этого хватает; со вторым просто беда. В подходящих условиях — в лаборатории, например, если над ухом не тикает таймер — я, может, и угадаю, но под выкрики и звон струн банджо мне ни за что не справиться. Ладно, буду смотреть на партнера и следовать за ним. Я все время отстаю на шаг — словно меня передают через спутник с двухсекундной задержкой.

— А это весело, — говорю я, когда оркестр делает перерыв. Я тяжело дышу, по лицу течет пот. От народных танцев я выгляжу не лучшим образом.

— Тебя это удивляет? — Он ведет меня по ступеням наверх. Воздух в подвале густой и горячий, так что Бродвей, пусть даже в конце августа, куда приятнее.

— Ну да. Это ж народные танцы.

— Эх ты, маловерка. — Келлер качает головой, будто мне много предстоит узнать. — Хочешь мороженого? Тут за углом есть отличное местечко.

Еще только десять часов, а я не вполне вышла из состояния очумелости, так что мороженое будет кстати. Мы идем за угол, в кафе «Тайм», и заказываем оба шоколадное мороженое с орехами. Алекс смешной, милый и любит народные танцы. Меня к нему тянет. Хотя я цепляюсь за край скалы, почва уходит из-под ног.

— Так нечестно. Это была моя идея, а ей достаются повышение и огромный кабинет, — звонит кому-то Эллисон. Она хочет получить мою новую должность.

Я складываю остатки моих канцелярских припасов — степлер, скрепки, ножницы — в коробку, где уже лежат блоки клейких листочков, конверты, кнопки и ручки, и запечатываю все это липкой лентой. Идти мне всего двадцать ярдов, но переезд есть переезд.

— Идея была моя, — нудит очередному абоненту Эллисон. — Мы попросили ее сделать только одну мелочь, совсем не главную, а теперь она перетянула все на себя и получила должность старшего редактора, которая по праву полагается мне.

Переключаюсь на стеллаж с папками. Их тут поднакопилось за три года, и надо бы выкинуть лишнее, то есть большинство.

— Кабинет просто огромный. Помнишь мою первую квартиру? Так вот, он больше. Даже если считать балкон.

Эллисон плачется все утро. Она не слезает с телефона с тех самых пор, как пришла на службу и нашла у себя на столе рассылку с сообщением о моем повышении. Она позвонила всем своим знакомым, возмущаясь несправедливостью. Мимолетные секунды молчания проходят под звуки набора номера или взволнованного дыхания.

Кристин заглядывает через перегородку и сочувственно закатывает глаза.

— Она невыносима, — тихо говорит Кристин, хотя скрываться ни к чему. Эллисон слышит только себя.

Я бросаю все свои папки в желтый пластмассовый ящик, который мне дали в отделе обслуживания. Разберу в новом кабинете, в покое и тишине.

— Да уж.

— О чем это она?

— А? — рассеянно отзываюсь я, глядя на кучку рекламных предметов, скопившихся в углу клетушки. Нужен ли мне пляжный мяч с надписью «SFP Perfect»?

— Она все говорит, что план принадлежит ей. — Кристин прислоняется к стенке. — Что за план?

Чем больше людей знают о нашем замысле, тем меньше вероятность того, что все получится. Я протягиваю ей мяч, она, не задумываясь, качает головой. Ладно, отправляйся в мусор, приятель.

— Вот и я все думаю — какой план?

Кристин слушает Эллисон почти столько же лет, сколько и я.

— Нехорошо так говорить, но, по-моему, она сходит с ума.

— Ты думаешь? — Я потрясена: Кристин очень редко о ком-нибудь дурно отзывается, даже о Джейн.

— Конечно, она всегда была не слишком толковой, но последнюю неделю только и знает, что злится да несет чепуху.

Кристин наклоняется поближе и шепчет:

— Думаю, у нее шизофрения.

Я реагирую на ее слова серьезно и уважительно, хотя хочется рассмеяться.

— Неужели шизофрения?

— У этого бреда есть дисассоциативные признаки, ей явно что-то мерещится.

Звучит очень убедительно. Хотя мне известна правда, почти начинаю соглашаться с этой версией. Что тут скажешь?