И сказал им кюре:

— Судари мои, дай вам Господь долголетия, а я нижайше прошу вас оказать мне одну услугу. Надобно вам знать, что прихожане мои тугоумны и прижимисты и думают о пожертвованиях на церковь не более собак. И вот, дабы привлечь их в храм божий, я прошу вас прийти завтра, то есть в воскресенье, к обедне и положить на блюдо по большому денье от каждого, каковые деньги я же сам вам и выдам. — И тут же вручил им четыре монеты по десяти денье со словами: — Нижайше прошу вас, судари мои, не преминете совершить сие богоугодное дело, а я за то употчую вас славным обедом, и мы полакомимся всласть.

Сержантам пришлось весьма по душе такое предложение, и они обещали кюре явиться назавтра в церковь, к воскресной мессе, что и исполнили, понадеявшись на вкусный обед. И когда дело дошло до сбора пожертвований, то все четверо подошли и положили на блюдо по большому денье, которыми кюре снабдил их. Такое они сделали в первый и в последний раз, ибо с тех пор ни один из них уж никогда не ходил к мессе.

— Братья и сестры! — возгласил тут кюре. — Сердце мое обливается кровью от того, в какой скверне вы все погрязли. В церковь вас и кнутом не загнать, а ведь долг ваш — жертвовать на богоугодные дела и всей душою почитать Господа нашего. Взгляните же: вот стоят пред вами самые отъявленные злодеи во всем Орлеане, да притом и не нашего прихода, — и те пришли нынче в храм божий. Вот первый из них, по имени Лорпидум, — уж десять лет, как он заслуживает быть повешенным и удушенным! Вот и второй — Жеан Пеша, — двух недель не прошло, как его прогнали кнутом через весь город Бурж! А вот и третий, именуемый Кола Миньо, — известный лжесвидетель и клеветник, вдобавок убивший человека в Саркотском лесу![72] Что же до четвертого — Тено Тескьека, — то на всем белом свете не сыскать более гнусного вора, который в Париже отведал бичевания и украсил себе плечо лилией и по которому давным-давно виселица плачет. И что же: как видите, даже такие закоренелые грешники, не в пример вам, почитают Господа нашего и даруют на церковь, хотя и не своего прихода.

Произнеся такую отповедь, кюре вновь обратился к мессе. А четверо сержантов выбежали из церкви в великом гневе и смятении.

— Сдохнуть мне на этом месте, — сказал один из них, — ежели этот подлый кюре не отплатил нам сполна!

— Да уж, досталось нам на орехи! — сказал другой, — но, однако же, пойдемте-ка к нему домой да унесем с собой его обед.

Отправились они в дом кюре, но нашли там одного лишь служку, который и сообщил им, что нынче обеда не готовилось и гостей не ждали. Так что пришлось им возвращаться в Орлеан несолоно хлебавши, да еще прилюдно опозоренными, — вот каково кюре отплатил сержантам, ибо никакого другого зла причинить им не мог, дабы спасти свою честь.

Муж-сводник

Новелла LV:[73] о некоем человеке по имени Жеан Гиу, который застал свою жену с другим мужчиной, о том, как они сумели меж собою договориться, и о многом другом.

Рассказано купцом из Шалона.

Если бы во времена прославленного златоустого Боккаччо приключилась та история, которую хочу вам нынче поведать, то, без сомнения, он присоединил бы ее к несравненным своим новеллам в назидание благородным, но злосчастливым людям, ибо, как мне кажется, не выпадало еще доселе добропорядочному человеку большего горя и позора, нежели те, о которых сбираюсь вам сейчас рассказать. И пусть все, кто услышит сию историю, судят сами, насколько была бы она достойна войти в книгу достославного Боккаччо. Истинно говорю вам, что сеньор, о коем пойдет речь, носил имя Гийома из Пуату. И случилось так, что в близком соседстве с названным Гийомом жил некий Жеан Гиу, женатый на красивой и добропорядочной женщине, что звалась Колеттою. Сам же Гийом женат никогда не был, вел холостую жизнь и частенько захаживал к соседу своему, Жеану Гиу. И поскольку Амур, бог любви, мечет свои стрелы, куда ему вздумается, то и поразил он Гийома, каковой и влюбился в Колетту. И в самое короткое время удостоился от нее всех тех милостей, каких захотел и осмелился искать у ней. И столь ревностно предался своей любви, посвящая все свое время, и сердце, и душу, и тело, и достояние сладостному и достохвальному служению названной даме Колетте и содержа ее богато и роскошно, что, казалось ему, он достиг желанного предела и завоевал ее расположение. По правде же сказать, преуспел он у Колетты наряду со многими прочими, коим она также ни в чем не отказывала. Хотя, по правде сказать, мне кажется, что Гийома она предпочитала другим, по крайней мере в то время. И вот в один из дней, когда Гийом с Колеттою беседовали о многих вещах, уговорились они провести вместе часть ночи. Каковой уговор и исполнили так, как я вам сейчас расскажу.

Надобно вам узнать, что в доме у Гийома имелась потайная дверца, ведущая в чулан, откуда можно было пройти в спальню к хозяину; через эту-то дверь и прошла дама Колетта, оставив ее, на свое злосчастие, открытою, — прошла и легла в постель к Гийому. И не успел бедный Гийом сломать первое копье в схватке, как по воле предательницы-судьбы муж Колетты, ничего доселе не подозревавший, проснулся и не нашел своей жены подле себя. Вскочил он с постели и принялся искать в том самом чулане, думая, что она туда отправилась; увидя отпертую дверцу, вошел он и застал беднягу Гийома в объятиях своей жены в тот самый миг, как тот изготовился ко второй схватке.

«О проклятая ты, проклятая дверь! Что стоило запереть тебя на щеколду, чтобы не ходил да не бродил тут всяк, кому вздумается! О проклятая щеколда, отчего сама ты не повернулась, чтобы запереть дверь!» — так сетовал про себя бедный Гийом. Кто из них троих был изумлен всех более, не умею сказать вам. Тут воскликнул Жеан Гиу: — Господи боже мой, Гийом, злодей ты бесстыжий, да как же это ты спишь с моей женой!

Что было отвечать бедному Гийому, застигнутому на месте позора, да еще в чем мать родила. Вскочил он с постели,