Таласары общались с Творцом через Бахра, который по Его Желанию создал Обрыв, отделивший Океан от суши и научивший людей мореплаванию и иным морским ремеслам. Бахр и воплощал собой Океан, а жена его, Бахрейя, океанское мелководье и все прибрежные воды. Так полагали в Империи. У таласар был несколько иной взгляд на этот предмет (как, впрочем, и на всю Историю Сотворения), и они более чтили ласковую Бахрейю, воплощавшую для них теплые и сытые Отмели, чем грубоватого и не очень-то приветливого Бахра, насылавшего порой на Талас шторма, огромные волны и прочие напасти — может быть, из мести, а может, от ревности.

Во всяком случае, так думала Эйли. Поэтому, войдя в придел, она, конечно же, первым делом обратилась к Бахру, но про свое, про девичье, рассказала, естественно, Бахрейе. Впрочем, и говорить-то ей Эйли было нечего. Не каяться же в самом деле в том, чего не было? Просто поговорить, как бывало в детстве.

Закончив осторожные восхваления Творца, Шаула несмело прошла к приделу Бахра и остановилась у колонны, не решаясь приблизиться более, чем это было необходимо, чтобы понаблюдать за княжной Сухейль. А та стояла возле ног статуи, изображавшей богиню Бахрейю. Дикая, варварская красота молодой женщины, изваянной из золотистого, как загар, мрамора, в легком одеянии, отсверкивающем в свете окон перламутром, казалась поистине божественной, хотя Шаула помнила, что Бахрейя к Богам принадлежит только постольку поскольку супруг ее Бог-Ученик. Бахрейя и стояла, положив руку на плечо сидящего на троне грозного могучего Бахра. Перед ними бил фонтан, чашей которому служила раковина трех ярдов в поперечнике, а в саму колонну фонтана была вправлена, как в золотую клетку, грушевидная жемчужина размером с человеческую голову. Эйли стояла у фонтана, не преклоняя коленей, но еклонив голову и подняв к лицу сцепленные руки. Наконец Эйли нагнулась, зачерпнула ладонью воды из фонтана и омыла лицо; потом в пояс поклонилась Бахрейе, поклонилась Бахру, отступила, не отворачиваясь от Богов Таласа, на три шага и, повернувшись, поспешно пошла к выходу. Шаула подождала, пока она поравняется с ней, пошла рядом и с большим облегчением вышла под открытое небо.

Они вернулись во Дворец, и больше ни Шаула, ни Минтака не вспоминали о неприличном поведении княжны. Меряя все своей меркой, дамы решили, что посещение в одиночестве Пантеона само по себе является достаточным наказанием для глупой девочки, не подозревая, что это было для Эйли скорее удовольствием.

Завтрак начинался в покоях принцессы Сухейль несколько раньше, чем это было принято во Дворце, но Эйли просто не могла выдерживать глупый дворцовый распорядок: завтрак в два часа пополудни, что-то вроде ужина в семь и, наконец, так называемый обед — в полночь. Поскольку вставать Эйли привыкла на рассвете, полдня ходить голодной она не собиралась. Ее завтрак начинался в девять.

Они сели завтракать в обычное время, и Гомейза уже положила на тарелку Эйли омлет с зеленым горошком, как вдруг в прихожей послышался шум, и в столовую поспешно вошла — влетела! — взволнованная Минтака.

— Его высочество князь Шератан Сабик прислали узнать, когда завтракает ваше высочество, — с каким-то переполошенным поклоном проговорила она.

— Я уже завтракаю, — ответила Эйли и отрезала кусочек омлета.

— Я сказала, что ваш завтрак начинается в десять, — сказала Минтака. — Если князь пожелал узнать, когда вы завтракаете, значит, он желает завтракать с вами.

— А мое мнение, получается, никого не интересует? — спросила Эйли. — Он, конечно, князь, но ведь и я княжна.

— С мальчиками больше носятся, — заметила Гомейза, убирая испачканные тарелки. — Как же — наследники…

— Князь не Наследник, — строго заметила Минтака, убирая со стола на тележку уже приготовленные блюда.

— Бутерброд-то мне хоть оставьте! — закричала Эйли. — Я не хочу сидеть голодной еще час!

— Булочку с марципаном и стакан молока для княжны, — распорядилась Минтака. Она улыбнулась неожиданно ласково: — Не сердитесь, ваше высочество. Вы еще ребенок, а князь Шератан Сабик — весьма влиятельный человек при Дворе.

— Сама ты еще ребенок, — мрачно буркнула Эйли.

Мало того, что завтрак был перенесен — ее еще заставили переодеваться. Адхафера и Гомейза расфуфырились едва ли не больше ее, даже Шаула прикрепила к платью новый кружевной воротник. На стол поставили другой сервиз, более нарядный; принесли две бутылки старого, очень дорогого вина, даже салфетки положили из тонкого шелковистого лесного льна, которые после использования хоть выбрасывай, потому что после первой стирки они уже не такие, а после второй — в клочья расползаются.

Князь вошел в столовую за пять минут до назначенного времени. Эйли поспешила навстречу ему, кланяясь легко и непринужденно, как предписывалось этикетом. Сабик же и вовсе пренебрег его условностями, он подошел, поцеловал Эйли в щечку и взял за руку.

— Как рано ты завтракаешь, сестренка! Я-то рассчитывал, что у меня в запасе еще как минимум часа два.

Эйли улыбнулась ему ангельской улыбкой, как будто не она почти час назад сердилась на Минтаку.

— Я надеюсь, тебе понравится то, чем меня кормят, — сказала она мило. — Я приказала поставить для тебя вино получше.

Эта ложь была маленькой местью госпоже Минтаке, та удивленно приподняла брови, но не сказала ни слова.

Завтракали впятером: князь, Эйли, Шаула, Адхафера и Гомейза. Минтака, впрочем, засомневалась было, достаточно ли благородного происхождения Гомейза, чтобы сидеть за одним столом с Сыном Императора, и Гомейзе пришлось ей напомнить, что и отец, и дед, и прадед ее, Гомейзы, были дворянами! «А прапрадед?» — невинно поинтересовалась Адхафера, на что Эйли заявила: «Если Гомейза имеет право есть за одним столом с Дочерью Императора, то и Сын Императора не будет возражать! Тем более, что он гость» — и вопрос был решен.

Князь Сабик, кстати, и бровью не повел, когда услышал имена завтракавших с ним дам; похоже, его вовсе не волновало сомнительное дворянство Гомейзы.

Разговаривали за завтраком о Дворце, о красотах парка; Адхафера вспомнила балы, на которых уже побывала. Князь спросил, как Эйли проводит дни, не скучает ли; Эйли ответила, что в общем-то скучать ей некогда — она много гуляет, узнает каждый день много нового; благовоспитанный тон ее, однако, не обманул князя; он пообещал на днях пригласить Эйли на загородную прогулку и охоту.

— Я не умею ездить верхом, — кротко ответила Эйли. Князь сочувствующе улыбнулся.

— Я подарю тебе пони и пришлю учителя верховой езды.

Эйли с удовольствием поблагодарила.

— А дамы из твоей свиты умеют ездить верхом? — спросил князь.

— Спроси у них.

Князь обернулся к госпоже Шауле.

— В молодости я много ездила верхом, ваше высочество, — призналась она и покраснела.

— А вы, прелестные барышни? — обратился князь к девушкам.