Я обхватил его шею руками и сильно сдавил. Так я держал его примерно две или три минуты, потом разжал хватку. Я не проверил, но решил, что он уже мертв… Я допил свой стакан, выключил телевизор и улегся обратно в постель. На следующее утро мне не особенно хотелось возиться с половицами, так что я оттащил его в кухню, затолкал в шкафчик под раковиной и закрыл дверь. Потом пошел на работу.

Пьяные и голые, мы забрались с ним на деревянную платформу с кроватью. Потом я помню, как сидел на нем верхом: колени упирались в постель по обеим сторонам от него, а голова – в потолок. Я сжимал руками его шею и, помню, все хотел рассмотреть во всех деталях, как он сейчас выглядит. Он не сопротивлялся. Я встал, дрожа, и чуть не упал с лестницы. Я включил свет во всей комнате и успокоил Блип, чтобы она продолжала спать. Я поставил стул рядом с лестницей и забрался обратно. Сорвал с него одеяло и потянул его за лодыжки, пока он не свесился с кровати наполовину. Потом встал на стул и взял его теплое, обмякшее, обнаженное тело на руки. Спустился со стула и увидел свое отражение в зеркале в полный рост. Я просто стоял там и смотрел на себя в зеркале, с обнаженным юношей на моих руках. Его голова, руки и ноги безвольно свешивались вниз, и он казался спящим. Я чувствовал тепло его кожи. У меня началась эрекция, сердце забилось быстрее, мои подмышки вспотели. Я поставил его ноги на пол и, сменив позицию, взвалил его бессознательное тело себе на плечо. Помыл его в ванной и усадил его, капающего на пол водой, на крышку унитаза, пока принимал ванну сам. Это был акт очищения его и, как я теперь понимаю, заодно меня самого. Я отнес его в комнату и усадил его влажное тело на стул. Его голова запрокинулась назад. Я осторожно вытер его тело банным полотенцем, и в прохладе комнаты от него поднимался пар (когда я двигал его или носил на руках, из горла его выходил воздух, словно он дышал). Его волосы все еще были мокрыми. Снова взвалив его на плечо, я поднялся с ним по лестнице и уложил его в кровать. Я надел на него носки, мою футболку и белье. Я укрыл его и лег с ним рядом, не одеваясь, поверх одеяла. Выкурил сигарету и выпил немного. На фоне играла кассета Коупленда «Фанфары для обычного человека». Я плакал. Я забрался в постель и обнял его. Я шептал ему: «Не волнуйся, все хорошо, спи». Музыка кончилась. Я ласкал его тело, симулируя соблазнение. Я прижал его к себе, так, чтобы мой пенис был зажат между его бедрами. Снял с него трусы и накрыл его одеялом. Взял его гениталии в одну руку и стал мастурбировать себе другой… Потом я вытер его бумажным полотенцем и заснул с ним в объятиях. Помню, что утром первым же делом подумал: «Это совершенно нелепо», – и оттолкнул от себя его холодное тело.

Я хранил его так еще неделю, прежде чем положить под половицы. Вставая утром, я сажал его, обнаженного, в шкаф, и уходил на работу. На работе я совсем о нем не думал, вспоминал, только возвращаясь домой. Дома я надевал джинсы, включал телевизор. Кормил Блип и кошку. Открывал шкаф и доставал тело. Мыл его. Одевал его и сажал перед телевизором в кресло рядом со мной. Я брал его за руку и говорил с ним о своем дне, делился циничными замечаниями о телевизионных передачах. Блип находила себе уютный уголок и вела себя как ни в чем не бывало. Наверное, жизнь для собаки означает что-то теплое. Я также сажал его [тело] на подлокотник своего кресла и обнимал его так, надежно удерживая. Клал его на стол и раздевал его – носки я всегда снимал последними. Я внимательно и медленно осматривал каждый сантиметр его тела. Переворачивал его на живот и осматривал его со спины. Его обнаженное тело меня завораживало. Помню, меня приводила в восторг мысль, что я полностью контролирую это прекрасное тело и единолично им владею. Я мял его ягодицы и удивлялся, что он никак на это не реагирует… Меня завораживала тайна смерти. Я шептал ему на ухо, потому что верил: на самом деле он все еще слышит меня. Я проводил пальцами по его телу и изумлялся гладкости его кожи. Но даже если он и в самом деле был еще в какой-то степени жив, то пенис его был безошибочно мертв. Он выглядел таким маленьким и незначительным. Я держал его перед собой, стоя перед зеркалом в полный рост и обвив его руками. Я часто держал его в объятиях и думал, что при жизни его, должно быть, никогда так не ценили… Через неделю я сунул его под половицы. Еще через три дня я достал его оттуда – только один раз. Я хотел, чтобы он лежал там, внизу, на постели из белых роз.