Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды вечером он встретил трех молодых людей на Килберн-Хай-роуд и привел их к себе домой, чтобы выпить с ними. Все трое остались на ночь. Когда они уснули, Нильсен встал, закрыл все окна и двери и накинул пиджак на керосиновую плитку. Побрызгав на пиджак водой, он зажег плитку и отошел, глядя, как комната заполняется дымом. Затем он вывел собаку в сад. Один из юношей проснулся, и тогда Нильсен сорвался с места – открыл все окна и изобразил из себя благородного спасателя. Это был странный, но не единичный случай. Мартин Хантер-Крэг однажды ночью тоже проснулся в густом дыму.
Последним человеком, оставшимся на ночь на Мелроуз-авеню, прежде чем фантазия стала реальностью, был Пол Дермоди, который провел с Нильсеном две недели в ноябре 1978-го. Словоохотливость Нильсена тогда была окрашена оттенком паники: «Он будто говорил не со мной, а с самим собой», – говорит Дермоди и добавляет, что, по его мнению, единственным настоящим другом Нильсен считал только свою черно-белую собаку. Нильсен и сам это подтверждает. Он любил собаку и относился к ней как к собственному ребенку: «Как только я тянусь за ее поводком, Блип начинает подпрыгивать от радости». Он даже брал ее с собой на марши протеста и демонстрации. Раз в неделю он давал ей сырое яйцо в миске. Однажды она попробовала пиво из его стакана, после чего демонстрировала признаки опьянения и никогда больше такого приключения не повторяла. За годы она произвела на свет множество щенков и была замечена за похищением котят в ответ на их мяуканье. На прогулке в парке Глэдстоун она как-то принесла Нильсену в своей пасти крошечного воробья, выпавшего из гнезда. Он пытался выходить его, кормя через пипетку, но воробей был слишком мал, чтобы выжить, так что пришлось похоронить его в саду в банке из-под пластырей с короткой запиской. Многие щенки Блип лежали там же.
Моральное падение Денниса Нильсена достигло апогея в конце 1978-го. «Я чувствовал, что потерпел поражение на всех фронтах». Карьерные перспективы были разрушены его профсоюзной деятельностью. Апатия тех коллег, которые выбрали его в качестве своего представителя, а затем отказались его поддержать, только углубила его депрессию. Кроме того, одиночество угрожало поглотить его целиком. Ближе к Рождеству ему выпало довольно много общения с участием большого количества выпивки, но к утру он все равно оставался один, в компании собаки и похмелья. Он думал: если однажды он исчезнет, никто этого даже не заметит.
Одиночество – это нескончаемая, невыносимая боль. Мне казалось, что я ничего важного в жизни не достиг, никому на свете не помог. Я думал: если я упьюсь до смерти, мое тело не обнаружат еще как минимум неделю. У меня не было никого, к кому я мог бы обратиться за помощью. Каждый день я контактировал со столькими людьми, но все равно оставался один…
Я впал в депрессию и все больше убеждался, что со мной просто невозможно жить. Это отчаянье достигло пика, когда я провел Рождество 1978-го в одиночестве. Я находил утешение в выпивке и в музыке. В канун Нового года я находился в состоянии пьяного опустошения.
Мысль о том, что даже если он встретит кого-то, то рано или поздно этот человек все равно от него уйдет, вызывала у него острый приступ жалости к себе. Тридцатого декабря он решил, что должен во что бы то ни стало выйти из квартиры и найти хоть какую-нибудь компанию. Вместо излюбленных своих мест он пошел в «Криклвуд-Армс», ирландский бар на Криквуд-бродвей, где выпивал пинту за пинтой разливного «Гиннеса». Он заметил местных полицейских констеблей, но не стал с ними говорить. Однако он успел пообщаться с другими людьми, пока не обнаружил себя посреди увлекательной беседы с ирландским юношей, который, как и он, был один.
«Именно с той ночи начался этот кошмар».
Они прошли от «Криклвуд-Армс» до Мелроуз-авеню, где засиделись допоздна, напиваясь вдребезги. В конечном итоге они разделись и вместе легли в постель, но секса между ними не случилось. Пару часов спустя Нильсен проснулся, когда начинался рассвет, и долго смотрел на юношу, лежащего рядом.
Я боялся разбудить его, чтобы он не ушел. Дрожа от страха, я задушил его, не обращая внимания на его попытки сопротивляться. Когда он умер, я отнес его юное тело обратно в постель, и это стало началом конца. Моя жизнь больше не была прежней. Я ступил на путь смерти и нового типа сожительства.
Когда полиция спросила его, что заставило его начать убивать в 1978 году, Нильсен сказал, что и сам задавался этим вопросом и до сих пор не знает ответа. Позже, после суда, он написал более подробный рассказ о том первом убийстве, который помогает взглянуть на его катастрофически нездоровое психическое состояние в ретроспективе:
Огонь в камине горел всю ночь, так что было довольно тепло. Я прижался к нему и обнял одной рукой. Он все еще крепко спал. Не вставая, я откинул с нас одеяло, насколько мог. Он лежал на боку, спиной ко мне. Я провел рукой по его телу, исследуя его на ощупь. Помню, как подумал: раз наступило утро, значит, он скоро проснется и оставит меня. Я сильно возбудился, мое сердце забилось чаще, и я вспотел. Он не проснулся. Я посмотрел на пол, где лежала наша одежда, и мой взгляд зацепился за галстук. Тогда я подумал: хочу, чтобы он остался со мной на Новый год, и неважно, хочет он того же или нет. Я дотянулся до галстука и взял его. Затем приподнялся и просунул галстук ему под шею, после чего быстро сел на него верхом и затянул петлю со всей силы. Он тут же проснулся и начал сопротивляться. В борьбе мы скатились с кровати на пол. «Что за…» – сказал он, но я снова затянул галстук. Он оттолкнулся ногами от пола (я все еще был сверху), и мы начали кататься по ковру…
Мы оказались почти в трех метрах от кровати, случайно уронили кофейный столик, пепельницу и стаканы. Его голова оказалась прижата к стене. Спустя еще примерно полминуты я почувствовал, как он медленно слабеет. Его руки безвольно упали на ковер. Я встал, дрожа от напряжения и усталости. Затем я заметил, что он все еще дышит, хоть и рвано. Он был без сознания. Я задумался, что делать дальше. Я забежал на кухню и наполнил пластиковое ведро водой. «Мне лучше утопить его», – подумал я. Я подхватил его под руки и положил его на стул вниз головой. Ведро я поставил рядом и, схватив его за волосы, сунул его головой в воду, отчего та расплескалась по всему ковру. Я держал его голову так какое-то время, и он больше не сопротивлялся. Через несколько минут в воде перестали появляться пузыри воздуха. Я поднял его и усадил в кресло – вода капала с его коротких каштановых волос. Тогда я просто сел там, дрожа, и пытался трезво обдумать то, что сейчас сделал. Комната находилась в полнейшем беспорядке. Я продолжал смотреть на него: множество мыслей роились в моей голове. Я выкурил несколько сигарет сразу и сделал себе кофе, чтобы перестать трястись.
Когда он убрался в комнате, насколько смог, из сада пришла собака и понюхала ногу мертвого человека. Нильсен взял ее за шкирку и строго велел ей уйти, после чего она больше не подходила к трупу. Затем начался второй, ритуальный этап преступления. Сперва он долго сидел в шоке. Если бы кто-то вошел в квартиру в тот момент, он бы даже не шевельнулся. Он снял галстук с шеи мертвеца, будто это чем-то бы помогло.
