— Едешь?

«Реплика ради реплики, вялый диалог», — вспомнила Ольга, но всё же ответила:

— Еду.

А что тут сказать.

— Поговори со мной.

Промолчала.

— Поговори со мной. Мне плохо.

— Тебя ещё и утешать?

— Прости.

— Ой, вот только не надо. Разве ты могла поступить иначе?

— Нет.

— А хотела?

— Нет.

Машина, поначалу осторожно кравшаяся, прибавила скорость.

— Нет! Я хотела, чтобы ты была с нами! Чтобы твой дар — а ведь он у тебя есть, я читала, — чтобы он раскрылся, как цветок, лотосом с тысячью лепестков, а не полевым лютиком. Без Ордена ты всю жизнь будешь изобретать велосипед, а у нас технологии. Нет, у нас сила, мудрость тысячелетий!

Ольга повернулась к ней всем корпусом:

— Рудиной наслушалась?

— Вот ещё. Старая кукла уже отыграла.

— Это было очевидно. И вообще, кому управлять писателями, как не редактору…

— Не упрощай. — Катя смотрела на дорогу, но изредка бросала на Ольгу странные взгляды, то ли проверяя реакцию, то ли искренне переживая. — Душа болит за твой талант.

— А ещё за что?

— А ещё ты мне нравишься.

— Ты тоже мне нравишься. Но это не повод ввязываться в торговлю гербалайфом, хотя бы и от литературы.

— Ты не веришь? Ты нам не веришь?! — Катя казалась искренне удивлённой.

Ольга помолчала, что-то для себя решая, посмотрела на девушку: худое тело в чёрной маечке, напряженные пальцы, удерживающие руль, серебряный профиль, светлые, часто моргающие ресницы.

Когда заговорила, голос её звучал иначе, ниже и нежней. Положила на острое плечо руку, и собственная ладонь показалась ей широкой и крепкой.

— Девочка-девочка.

Катя вздрогнула. Ольга знала, что ей сейчас точно так же тоскливо. Химия или жизнь такая, бог его знает, но они по-прежнему чувствовали друг друга, как и шесть часов назад.

— Девочка-птичка. Девочка-воин. Ты храбрая, такая храбрая, что сердце сжимается. Вышла на войну против всего человеческого в себе, даже свитер забыла. Скажи мне, девочка, ты ехала меня убивать?

— Нет!

— Что они тебе приказали?

— Ничего, мне никто ничего не приказывал, я сама.

— Сама села и поехала. А зачем? Ты ведь провалила своё первое задание, детка. Рассчитывала исправить ошибку?

— Нет.

— Только не говори, что сбежала без спроса, лишь бы меня подвезти.

— Хотела тебя увидеть. Ещё раз. И поговорить.

— Что ж, я слушаю.

— Оля, скажи, а чего тебе-то нужно? Если Орден тебя не прельщает, чего ты хочешь?

— Я? — Она прикрыла глаза, откинулась на подголовник, и от этого тембр её голоса понизился ещё на несколько тонов, будто в груди запела виола. Ты не сможешь поверить, но всё-таки скажу. Я, знаешь ли, хочу, чтобы случилось со мною то, чего не случалось прежде. Со мною много всякого происходило, но ни разу в жизни не было взаимной любви.

Катя взглянула на неё с изумлением:

— Оль, ну ты чего? Что за сказки для девочек? И что можно поставить рядом с властью — над текстом, над материалом? Ты умеешь делать со словами такое… и научилась бы ещё большему, и вдруг это… это бабство.

— Катя-Катя, ты просто послушай, даже если сейчас не поймёшь, просто послушай: это бывает. Бывает, что любовь — не погоня, не череда обманов и маленьких, но непростительных преступлений друг перед другом. Говорят, — и я, знаешь, верю, — что счастье бывает каждый день, его не выдают изредка, вместе с выпивкой, травкой и адюльтером, оно всегда в воздухе, разлито как медленное молоко. Как в нас с тобой сейчас живёт ежедневная горечь, так, говорят, бывает — счастье. Утром просыпаешься, поворачиваешь голову — и вот оно, дышит. А ты смотришь на него и не плачешь, как случается, когда тебя не любят. И не злишься, как случается, когда не любишь ты. Просто ждёшь, что откроет глаза и улыбнётся. И покой у вас один на двоих, и солнце, и дыхание, и страсть, и старость. И солнце такое — каждый день. У меня этого никогда не было, но мне, Катя, хотелось бы.

Помолчала. Они давно спустились с горы, уже виднелись пригороды.

— Я всё думала, это невозможно. Урод я или просто не везёт. Но вчера, помнишь, ночью пережила — с тобой. Ты не бойся, я же поняла — химическая близость, но если мне всё-таки удалось почувствовать, однажды, как сердце в руке дрожит, как ты улыбаешься моими губами, как тебе горячо и нежно, и как холодно — от меня, — выходит, так бывает. Не думай, я не в обиде, наоборот, спасибо тебе, девочка, что дала мне узнать. Что обманула — пустое, жизнь не жалко отдать за это знание. Я теперь пойду и буду искать — того, кто меня полюбит и кого я смогу полюбить, вот так же — но без обмана.

Ты, наверное, права во всём: что не надо чувствовать, а нужно превращать жизнь в текст, а людей — в персонажи. Что сердце — лишь промежуточное звено в механизме этой великой переработки. Правда же, «с начала было Слово»? Нигде ведь не сказано, что сначала кто-то проснулся от любви, оттого, что она, как свет, трогала его сомкнутые веки.

Катя неожиданно ударила по тормозам, джип остановился так резко, что Ольгу тряхнуло. Но она не испугалась. Катя продолжала сидеть, вцепившись в руль и глядя вперёд.

Ольга повернулась к ней, мягко и уверенно дотронулась, погладила побелевшие пальчики, запястья. Судорожная хватка разжалась, и Ольга взяла Катины руки, поднесла к губам, перецеловала ладони и пальцы — никуда не торопясь, ничего не ожидая, — прощаясь. Потом обняла её всю и прижала к себе. Её тоска, которой было — реки, — перетекала в Катино сердце, наполняя его, переполняя. Она не спешила, но почувствовала, когда нужно разомкнуть объятия, разжать руки, открыть дверь и выйти, прихватив рюкзак и ноут. Взглянула напоследок в Катино ослепшее лицо и захлопнула дверцу.

Почти сразу же за её спиной машина взревела и сорвалась с места, но Ольга не оглянулась. Она и так знала, что джип чуть сдал назад, круто развернулся и умчался в гору. И она не то чтобы знала, но подозревала, что Катя встретилась лицом к лицу с давним страхом: собственные остро заточенные инструменты обратились против неё и вспороли прохладную алмазную броню. Вся сила чувств и чувственности, которую она использовала только для манипуляций людьми, льётся сейчас в образовавшиеся раны, растравляя то живое, что тщательно оберегалось тремя «не» — не привязываться, не вовлекаться, не расслабляться. И предыдущий ежедневный подвиг, вечный Mein Kampfс собой, обесценивается, оказывается не просто глупостью, но напрасной тратой бесценной жизни в стремлении к ложной цели.

Может быть. А может, и нет, Ольга не могла поручиться, что её послание услышано именно так. Уж как повезет.