храм в любую погоду — а жил в самой крайней хате села, куда зимами забредали порой голодные волки. Его эстафету приняла соседка — тоже певчая — Евфросинья: так же, с такими же больными ногами бредёт она на службы по бездорожью. Нет чудесного мастера-столяра Петра Серафимовича, мастерившего оклады для храмовых икон… Но его жена Любовь Ивановна всё так же поёт на клиросе. И мужские голоса не перевелись: ещё молод и полон сил наш бессменный тенор и практикующий доктор Леонид Васильевич. И молодые голоса нет-нет, да и вплетаются в костяк хора — школьники, студенты. И в алтаре тоже прислуживают батюшке дети: одни заканчивают школу и уходят, другие робко переступают незримый порог Святая Святых. А по праздникам всё так же приходят, опираясь на два костыля, приезжают на попутных машинах, а то и на инвалидных колясках, приползают с двумя палками, почти касаясь (из-за неразгибающейся спины) головой земли, старушки без возраста, чьи родители отстояли храм.

Только в советское время вышли из новенских «звонарей» пять священников, двоих направлял в семинарию отец Лука. Не пустеет храм, не оскудевают крепкие семьи, воспитывающие детей по-христиански. А значит, новенцы по праву продолжают нести звонкое имя: звонари.

Новенские звонари сегодня

Постная курочка

В советское время храмов было мало. И даже те, которые чудом ещё действовали, гражданские власти всеми силами стремились закрыть. Да ещё руками самих верующих! Помню, как в начале 1970-х в Курске была организована кампания против самого популярного, многолюдного прихода. Введенский храм стоит на выезде из Курска в сторону Москвы. Тут же остановка пригородных автобусов. Вблизи полно деревень, в которых храмы давно порушены, и по утрам, первыми рейсами, деревенский люд стекался во Введенскую церковь со своими накопившимися нуждами — панихидами, молебнами, крестинами. Однажды в «Курской правде» появилась заметка, в которой утверждалось: храм мешает проезду городского транспорта. По утрам здесь, действительно, бывало много машин, спешащих к началу рабочего дня в центр, и тут же отходила под прямым углом пригородная трасса. А храм стоял (и, слава Богу, стоит поныне) посреди этого ревущего потока, образуя своеобразную развилку, разъезд. Сейчас такие строят на крупных магистралях специально, только в центре не храм стоит, а в лучшем случае клумба, чаще же — просто огромное металлическое кольцо. Так что построенный в старину, а ныне закрутивший возле себя поток машин Введенский храм вовсе не мешает движению, а помогает разрулить неминуемые пробки. И если кому неудобно, так только тем людям, которые, спеша на службу, вынуждены пересекать эту оживлённую магистраль. Так на то светофоры есть. Но в семидесятых поданный «группой товарищей» мяч закрутили на газетных страницах, публикуя из номера в номер индивидуальные и коллективные просьбы снести храм. Не знаю, что помешало осуществить эту бредовую идею, только храм выстоял.

Вот и в селе, где мой супруг (а вместе с ним и я) оказался после рукоположения в священнический сан, храм был один на двенадцать окрестных сёл, включая райцентр. И если не было в нём такого наплыва прихожан, как в вышеописанном курском Введенском, то потому лишь, что автобус сюда ходил только из райцентра, да и то неудобно: первый за два часа до литургии, второй отправлялся, когда служба ещё продолжалась, третий же (и последний) — уже ближе к началу вечерни. Так что редким приезжим приходилось часами просиживать на автобусной остановке либо ловить попутки, которых в те годы бывало очень немного.

Но когда случались в осиротевших без своего храма деревнях похороны, родственникам усопших приходилось-таки добираться в наше Новенькое, либо звонить по телефону — благо этот спасительный аппарат сердобольный председатель колхоза подключил нам почти тайком, распорядившись поставить у наших соседей по улице блокиратор.

Службы в сельском храме — лишь по воскресным и праздничным дням, а вот выезжать на похороны случалось по несколько раз в неделю. Пока не было своей машины, приходилось «кататься» на присланных за нами грузовиках, выделяемых колхозами в день похорон, реже — на легковушках, а порой и на мотоциклах с уже «напоминавшимися» водителями, и на тракторах, и на подводах с лошадьми (что было менее комфортно, но куда безопаснее). В те годы я поняла, почему священнику не положено иметь собственное хозяйство. Только, бывало, вроешься на огороде в грядку с сорняками, как со двора несётся хорошо поставленный голос мужа: «Матушка! Кадило-свечи-уголь-ладан!» Кубарем летишь с огорода, ополаскиваешь кое-как чёрно-зелёные от травы руки и колени, хватаешь «требную» сумку с заранее упакованным содержимым и бросаешься догонять трогающееся транспортное средство, в которое уже успел погрузиться батюшка. С появлением своей машины лично мне легче не стало: догонять порой приходилось уже не за двором, а внизу горки, которая круто уходит от нашего дома на местную «трассу». Батюшка на мои вопли невозмутимо отвечал: «Я не могу держать машину на горке на тормозе». Он, до рукоположения в священники прошедший службу в армии, пытался — и не безуспешно! — привить детям и мне армейский навык одеваться, пока горит спичка. Правда, теперь не нужно было ждать транспорта и гадать: что там приедет — грузовик или телега, привезут ли обратно или придётся добираться «своим ходом», что тоже нечасто, но случалось (про батюшку в разгаре обрядовой череды могли и забыть). Зато я никогда не забуду, как однажды, едва из комнаты, где мы служили погребение, вынесли гроб, оставшиеся в доме кинулись переворачивать вверх дном стулья, лавки и стол, с которого батюшка едва успел схватить и прижать к себе Евангелие и крест. Заметив наши испуганно-недоуменные взгляды, пояснили: «Чтоб смерть не села».

В те давние времена у нас частенько бывало по два, а то и три вызова на погребения ежедневно. Иногда случалось и по четыре. Это был уже явный перебор, но отказать было нельзя. На четвёртом покойнике голос хрипел, ноги подкашивались, а желудок подтягивало к горлу. От предложенной еды после погребения мы, как правило, отказывались — не потому, что брезговали, а просто спешили на очередной вызов. Именно тогда я оценила сказанные мне в канун моего венчания с будущим мужем слова моего свёкра, всю жизнь прослужившего священником: «На селе три уважаемых человека: врач, милиционер и батюшка; что случилось — бегут к ним».

И всё же иногда, когда мы не очень спешили, но были очень голодны (если погребение случалось после литургии), мы садились за стол. Чаще всего — неудачно. Выросшая в городских условиях, я никак не могла научиться есть ложкой