Задерживаться в пузыре Настя категорически отказалась. А пройти… Ну что ж, она сама на это вызвалась, она пройдет…

План был принят. Егор с Ромой принесли из кулуаров столы и, ориентируясь по ручке швабры, водрузили их друг на друга — столешница верхнего оказалась как раз на высоте Егоровых глаз, а лежащая на полу швабра делила конструкцию пополам. В целом архитектоника выглядела надежной. По бокам столов поставили два стула, после чего у торца установили стремянку.

— Давай, — сказал Тарарам Насте, — дерзай. Еще немного, и самое твое заветное желание исполнится.

Настино лицо отчего-то было бледным. Тем не менее она решительно взобралась на стремянку и, сперва испытав место ногой на предмет его крепости, встала на краю верхнего стола — перед невидимой, бесплотной и физически как будто бы никак не ощутимой преградой. Рома с Егором быстро подхватили стремянку и расставили ее возле противоположного края постройки.

— Давай, — вскочив на стул, снова поторопил Настю Тарарам и, не удовлетворившись сказанным, скомандовал: — Пиль!

— Подожди, — встрепенулся Егор. — Стой.

Настя, впрочем, и так стояла без движения, не то внутренне примеряясь к первому шагу, не то просто схваченная столбняком.

Егор метнулся к дверям зала, расстегнул сумку и достал из нее незачехленную скрипку-«половинку», а вслед за ней — слегка махрящийся конским волосом смычок. Эту «половинку» когда-то мучила его сводная сестра. Впоследствии, ввиду очевидной и, пусть с разными чувствами, но все же всеми признанной бесперспективности, учеба не имела продолжения, а сегодня утром Егор, вспомнив о несчастной, претерпевшей муки ада скрипке, съездил к отцу и одолжил давно заброшенный на пыльные антресоли инструмент. Разумеется, скрипка была не настроена, но Егор счел этот факт несущественным — ведь настройка его собственного голоса тоже, мягко говоря, оставляла желать лучшего.

Настя, казалось, Егоровой заботы не заметила. Она вообще как будто ничего вокруг не замечала — лицо ее по-прежнему было бледным, плечи слегка трепетали, а взгляд, найдя в пространстве какую-то невидимую, но ужасно липкую точку, остановился и словно бы полностью в этой точке увяз. Егор положил скрипку и смычок на пол возле стремянки, после чего занял свою позицию на стуле.

— Ну иди же, — подбодрил Настю Тарарам. — Хочешь жить — сумей родиться.

Словно разбуженная этим напутствием, Настя вздрогнула и сделала осторожный шаг. Егору снизу показалось, что воздух вокруг нее, стол под ней да и все окружающее пространство колыхнулись, будто были киселем с подвешенными в нем сгустками разной плотности. Настя сделала еще один шаг, и мир в глазах Егора опять качнулся, как при небольшом светопреставлении. После третьего шага Настя оказалась на противоположном краю стола и ухватилась за стремянку. Егор не представлял, как сам выглядел после прыжка сквозь воспаленное пространство, но при виде одолевшей грань миров Насти страх ударил в его сердце. Какое-то невозвратное отсутствие читалось в ее взгляде, какое-то далекое, нездешнее парение… Катенька рванулась по стремянке вверх и, бормоча слова, какие говорят тяжело больным людям или неразумным детям, помогла подруге перебраться на лестницу. Тарарам поддерживал Настю со стула, а Егор уже принимал ее, неуверенно перебиравшую перекладины ногами и руками, снизу.

Спустившись со стремянки, Настя сонно, едва разводя веки, посмотрела на Егора и стала тихо оседать на пол. Егор, меча по сторонам испуганный взгляд, подхватил ее и крикнул:

— Рома! Стул!

Тарарам подставил стул, но Настя, полностью обмякнув, не удерживалась на нем, клонилась и норовила соскользнуть. Катенька подставила второй стул, а Тарарам выхватил из зрительского ряда еще пару. Составив стулья вместе один к другому, осторожно уложили на них Настю. Тело ее казалось совершенно расслабленным, как тело впавшего в мертвецкий сон пьяницы. Да нет, не казалось, таким бесчувственным, мертвецким на стульях тело и лежало.

— Со мной так же было? — с тревогой спросил Егор.

— С тобой было по-другому, — признался Тарарам. — Так ты другого и хотел.

— Но она ничего не хочет. — Егор недоуменно посмотрел на скрипку. — Что с ней?

Катенька между тем, склонившись над Настей, слушала ее дыхание, щупала пульс, трогала лоб и в конце концов констатировала:

— Да она просто спит.

Тарарам бросил взгляд на Настино лицо, к которому уже возвращался здоровый цвет, и подтвердил:

— Точно — спит и видит сон.

Егор тоже посмотрел на Настино лицо — глазные яблоки под ее веками вращались, следя за действием, которое послал ей на потаенный экранчик неутомимый мастер сновидений. Какое-то время дыхание спящей было ровным, однако под взглядом Егора оно постепенно стало учащаться, сбиваться с ритма, спотыкаться… Нет, чувств Настя вовсе не лишилась — лицо ее смущало внутреннее, из грез идущее волнение, лицо оживало, но жизнь его была пугающей. Гримаса ужаса сменялась на нем гримасой страдания, губы то дрожали в беззвучных рыданиях, то округлялись в неслышном крике, на лбу выступили капли пота, желваки вздувались на скулах, челюсти сжимались до зубовного скрипа, а влажные шары под трепещущими веками вертелись бешено и страшно. Смотреть на это было невыносимо, но Егор, Катенька и Тарарам, оцепенев, смотрели, зачарованные рвущим Настю в клочья изнутри кошмаром.

Так длилось вечность. Наконец, на самом пике пытки Настя, судорожно вздрогнув всем своим существом, слабо всхлипнула, что в недрах сна равнялось, видимо, нечеловеческому воплю, и открыла круглые, опаленные невыразимой жутью глаза. Кажется, они даже дымились.

— Ну что ты… — Егор брякнулся на колени и погладил Настю по волосам. — Что ты… Маленькая моя. Все хорошо. Я здесь, с тобой. Все хорошо. Мы все здесь. Мы с тобой. Бояться нечего. Я рядом. Все в порядке.

Некоторое время Настя чужим, неузнающим взглядом смотрела на Егора, потом несколько раз сморгнула, и по щеке ее покатилась слеза. Слова, которые продолжал бормотать Егор, прежде были ему незнакомы — должно быть, раньше они таились в глубоких хранилищах, как стратегический запас, который скрыт до поры и появляется лишь в нужную минуту, в беде, чтобы поддержать и спасти.

Схватив Егора за руку, Настя рывком приподнялась, села на стуле и, не сводя с Егора глаз, робко улыбнулась.

— Боже мой! — тихо, но с сильным чувством сказала она. — Боже мой! Это же чужой сон! Чужой! Он послан мне по ошибке! Понимаешь? Это не мой сон! Он мне по чину не положен! Я не должна была его видеть! Господи! Такой кошмар не купишь ни за какие деньги, он дается только за заслуги! А их у меня нет! Понимаешь? Боже мой… Боже мой… Господи, что ж это за бардак в твоем хозяйстве!

Егор с Настей еще успели крепко обняться, и она всхлипнула на его плече, прежде чем Роме пришлось без лишних сантиментов, как и подобает санитару, пустить в действие буковую рукоятку своего ножа.

1