не Череповец и тем более не Костомукша. Но и в этих широтах в конце декабря темнело рано. Небо над нашими головами уже раскраснелось закатом, когда мы с Авериным выбрались на автобусной остановке. Здесь и там зажглись фонари. Но на каждом втором фонарном столбе лампы не загорелись. В этом я всегда видел отличительную особенность Зареченска: два в одном — вечная экономия ламп накаливания и электричества. Указал старосте на уходившую к многоэтажным домам улицу: Надя утверждала, что переходить через проспект нам не придётся.

Дом Бобровых с виду не сильно отличался от дома Пимочкиных или от жилища Рихарда Жидкова. Прятался он за крашеным деревянным забором, поглядывал на улицу глазами-окнами. И тоже располагался на длинной узкой улочке, тянувшейся по самому краю городской застройки между заснеженными полями и невзрачными пятиэтажками. Я приоткрыл калитку, промедлил: прислушивался, не раздастся ли собачий лай. Нетерпеливый Аверин подтолкнул меня в спину. Четвероногого охранника мы во дворе не встретили. Зато увидели бегавшего от летней кухни к крыльцу дома раскрасневшегося Могильного.

— Нет, вы где пропадали?! — воскликнул Пашка.

Он замер посреди двора со стопкой тарелок в руках.

— Чего это я должен тут за всех отдуваться?! — спросил Могильный. — Ну-ка, мужики, впрягайтесь тоже! Небось, специально еле плелись, чтобы всё работу спихнуть на меня!

Мы с Авериным усмехнулись.

— Я прав?

— Как ты мог такое подумать? — возмутился я, продолжая улыбаться.

— Всё с вами ясно, — сказал Могильный. — Не стойте — помогайте! Давай, давай Слава, не криви морду. А ты, Сашок, чего смотришь? Утку ты когда запекать будешь?

* * *

Уткой решил заняться немедленно. Потому что не хотел оказаться в рабстве у комсомолок. Девчонки не стеснялись. Припахали Могильного и Аверина к переноске мебели, мытью посуды, протиранию бокалов и прочей не всегда мужской работе. Сами уселись вокруг стола: нарезали салаты, делали бутерброды, фаршировали печёночным паштетом разрезанные пополам варёные белки яиц. Пытались подыскать дело и мне. Но я горделиво приподнял подбородок и с тазиком в руках (там всё ещё в пиве плескалась утка) удалился в летнюю кухню.

Кухня, хоть и называлась летней, но еду готовили в ней круглогодично. Плита («Газоаппарат», Москва) на четыре конфорки, покрытые толстым слоем жира и копоти, соединялась с красным газовым баллоном. Подобно крохотным дровам на ней валялись не полностью сгоревшие спички — часть спичек почти вросли в слой жира, но некоторые выглядели так, словно зажигали их вчера-сегодня. Я окинул взглядом чудо советской промышленности — покачал головой.

Водрузил по центру шаткого кухонного столика миску с уткой. Потянул за большую ручку (скривился от громкого скрипа), заглянул за белую дверку духовки. Тут же выпрямился и приоткрыл форточку — заранее.

— М-да, — произнёс я. — Делааа. Но… могло быть и хуже.

Огляделся по сторонам.

Добавил:

— Вот такие пирожки с капустой.

* * *

Утку я фаршировать пока не стал — решил, что ей нужно хорошо пропечься изнутри. Затолкал в тушку немного лаврового листа и несколько долек пропитанных пивом мандарин. Пошарил по шкафчикам — наткнулся на пакетики со специями (всё тот же перец и лавровый лист). Не удержался, слегка посыпал кожу птицы смесью чёрного и красного перца, хотя и понимал, что смысла от моего действия почти не было. Разжёг в духовке огонь. Хмыкнул, сообразив, что у меня сейчас как раз тот случай, когда температура запекания измерялась не в градусах, а в выражениях: «слабый огонь», «средний» или «сильный». Поставил утку запекаться на «слабый»: чтобы не сгорела кожа — моё блюдо не утратило товарный вид.

* * *

— Ну что там, Санёк? — спросил Аверин.

Он уже в третий раз приходил на кухню, подливал мне в стакан креплёное вино — дешёвый даже по нынешним временам и понятиям портвейн — чтобы «размяться» и «согреться». При Славке я делал из стакана небольшой глоток (показательно). Когда Аверин уходил — сливал остатки мерзкой бормотухи в старенькую кастрюлю (прятал её в шкафу). Пить спиртное сегодня я не собирался: уж очень быстро мой нынешний организм прекращал сопротивляться опьянению. Как и не хотел об этом заявлять во всеуслышание.

— Скоро буду фаршировать, — ответил я. — Минут через пятнадцать.

— И всё?

— Нет. Потом — поставлю на дожарку.

— Что-то ты долго возишься, — заявил Слава.

— Быстро только кошки рождаются, — сказал я. — Времени до Нового года ещё прилично. Успею.

* * *

Птичью тушку я нафаршировал яблоками и полежавшими сутки в пиве дольками мандарина (заблаговременно вычерпал ложкой собравшуюся внутри птицы мерзкую красноватую жидкость и слил с противня в миску утиный жир). Предварительно поджарил фруктовую смесь на плите (слегка — чтобы кусочки яблок не превратились в кашу), посыпал перцем, солью, подсластил; а ещё высыпал на кусочки яблок и мандариновые дольки найденный среди специй хозяев дома пакетик перетёртой с сахаром корицы. Ну и сбрызнул всё это (для аромата) очередной порцией Славкиного портвейна. Запах от смеси шёл замечательный — он просто обязан был заглушить неприятный «природный» запах утки.

Отправил птицу в духовку — чуть увеличил огонь, сделал его «средним». Внешне утка выглядела уже вполне съедобной. Но я решил не рисковать, подержать птицу в духовке ещё с полчаса: пусть яблоки в её брюхе немного пропитаются жиром, а мясо пропахнет корично-винным ароматом. Теперь мне оставалось лишь изредка поворачивать птицу, чтобы её кожа не подгорала. В честь такого дела я всё же сделал глоток из стакана, но остаток напитка решительно слил в кастрюлю. Судя по скопившемуся там объёму, Аверин за полтора часа израсходовал на меня почти пол-литра креплёного вина — я уже должен был блаженно улыбаться и держаться за стену, чтобы не грохнуться спьяну на грязный пол кухни.

Успел разок развернуть в духовке противень с уткой, когда вновь прибежал Аверин. Вот только в этот раз Слава пришёл без бутылки или стакана. И не для того, чтобы развлечь меня разговорами. Староста отряхнул рядом с порогом ноги от снега, взглянул на духовку, откуда доносилось шипение утиного жира, принюхался. Если он и выпил столько же креплёного вина, сколько приносил мне, то на его внешний вид и поведение спиртное не повлияло: выглядел он трезвым, пусть и слегка взъерошенным. Аверин сказал, что запах у утки «уже достойный». Заявил: Пашка и девчонки «ещё спасибо скажут», что он не принёс с рынка курицу. Вновь заверил, что верит