Не снимая походной одежды, Олег Иванович поспешил в Успенский храм, белокаменная громада которого возвышалась на самом высоком месте детинца. От княжеского терема до Успенского собора было не более двухсот шагов. Князь и его свита чуть ли не бегом добрались до главных соборных врат. Толпившийся на паперти народ расступился, давая дорогу Олегу Ивановичу и его боярам, от плащей которых пахло дымом костров и лошадиным потом.

Рязанский епископ Софроний не прервал ни на секунду траурную службу, когда под высокими сводами храма раздались торопливые шаги большой группы людей. Не поднимая головы, Софроний, облаченный в длинную траурную мантию, продолжал читать раскрытую Библию, которую держал перед ним молодой дьякон. Торжественным и спокойным голосом Софроний перечислял Евангельские блаженства, чередуемые краткими прошениями к Господу о милости для усопшего отрока.

Кто-то из бояр подал Олегу Ивановичу зажженную свечу, с которой тот приблизился к гробу с телом сына на одеревеневших разом ногах. Юный княжич Роман лежал на смертном одре в своих самых лучших одеждах, его русые волосы были тщательно расчесаны, на его восковом лице с закрытыми глазами застыла холодная печать вечного сна.

«Здравствуй, сынок! — мысленно промолвил Олег, чувствуя, как горячие слезы закипают у него в глазах. — Здравствуй и прощай!»

Между тем, епископ Софроний завершил заупокойную службу, произнеся над усопшим княжичем особую разрешительную молитву, как бы освобождая его прах от всяческих прегрешений, вольных и невольных. После этого собравшиеся в храме знатные рязанцы, мужчины, женщины и дети, двинулись чередой друг за другом для прощания с умершим княжичем Романом. Перед тем, как подойти ко гробу с усопшим, каждый из прихожан сначала гасил свою свечу и прикладывался устами к иконе Богородицы, которая была принесена в храм вместе с телом Романа. Эта икона стояла перед гробом на особой наклонной подставке в виде медного стола на высокой ножке.

Хор священников при этом тянул высокими протяжными голосами заупокойные стихиры, завершая каждую из них одной и той же строфой: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть безвременную…»

Олег же долго не гасил свою свечу, глазами, полными слез, глядя на то, как длинная людская очередь проходит возле гроба с прахом его сына. Сначала шли бояре и купцы со своими женами и детьми, потом валом валил простой рязанский люд. Входя в храм через главные врата, люди выходили отсюда на храмовую площадь через боковой выход. В этом же боковом приделе находились погребальные склепы умерших князей, правивших в Рязани до Олега. Здесь, под каменными плитами пола, покоились останки Олегова отца, деда и прадеда, а также прах нескольких Олеговых двоюродных и троюродных дядей. Здесь же была вырыта могила и для усопшего княжича Романа, рядом с которой лежала тяжелая надгробная плита, на которой был вырезан православный крест и сделана краткая надпись внизу старославянской кириллицей. Из надписи следовало, что в этом склепе лежит Роман, сын рязанского князя Олега Ивановича, скончавшийся от болезни в такой-то год, месяц и день от Рождества Христова.

Когда заколоченный гроб с телом княжича Романа четыре монаха опустили на веревках в могилу, а епископ Софроний с пением тропаря «Со духи праведных…» крестообразно посыпал землей крышку гроба, в этот самый миг на колокольне Успенского собора зазвучал траурный перезвон колоколов. Этот печальный колокольный звон отозвался могильным холодом в сердце Олега Ивановича, словно часть его души и его жизни ушли в небытие вместе с его умершим старшим сыном.

* * *

Русичи, вызволенные из татарской неволи рязанскими дружинами, поведали Олегу Ивановичу и его воеводам о княжне Ольге, которую пригнали в Наровчат воины Арапши вместе с несколькими сотнями прочих русских невольниц. Арапша продал многих красивых пленниц торговцам-арабам, случайно оказавшимся в Наровчате. Арабы держали путь с Руси в орду. Среди проданных арабам русских рабынь оказалась и княжна Ольга.

Олег Иванович не мог взять в толк, почему Ольга выбралась незаметно из укрепленного детинца, хотя знала, что вокруг княжеской цитадели хозяйничают татары. Огнищанин Увар сделал предположение, что Ольга могла воспользоваться набегом Арапши на Рязань, чтобы среди всеобщей суматохи попытаться сбежать за Оку.

— Я давно замечал за Ольгой, что ей в тягость твоя опека, княже, — сказал Увар. — Ольга не может тебе простить смерти своего отца, поверь мне. Наверняка Ольга хотела удрать куда-нибудь в Москву или в Суздаль, зная, что тамошние князья враждебны тебе, князь-батюшка. Однако татары сумели изловить Ольгу и обратили ее в рабство. И поделом этой злобной гордячке!

Выслушав огнищанина, Олег Иванович с сомнением покачал головой, заметив, что вряд ли у Ольги, такой тихой и скромной, хватило бы смелости на столь отчаянный шаг.

— Эх, князь! — с жаром выдохнул Увар. — В тихом омуте черти водятся. Ольга лишь с виду эдакая скромница, но в сердце у нее пышет дьявольский огонь! Это же по ее очам было видно, — со значением добавил огнищанин, сам не ведая, насколько он близок к истине.

И все же Олег Иванович не согласился с предположением огнищанина Увара, полагая, что тем движет личная неприязнь к Ольге. Увар недолюбливал Ольгу за ее колкие замечания о нем, за то, что она частенько вступала в пререкания с ним. Что и говорить, Увар может придраться к кому угодно из-за пустяка, характер у него довольно склочный.

Пентег, узнав, что Олег Иванович собирается отправить посольство с дарами к Мамаю, стал проситься, чтобы и его зачислили в состав посольской свиты. Пентег рвался в Сарай, горя желанием разыскать там Ольгу и вызволить ее из татарской неволи. Поскольку Пентег свободно владел татарским наречием и хорошо знал расположение улиц и закоулков Сарая, Олег Иванович уважил просьбу литовца, включив его в отряд гридней, коим надлежало охранять рязанских послов в пути. Старшим среди этих дружинников был назначен Тихомил, пользовавшийся безграничным доверием Олега Ивановича.

Во главе посольства был поставлен боярин Брусило, тоже неплохо изъясняющийся по-татарски. Олег Иванович велел своим послам прощупать настроение Мамая, вызнать его ближайшие намерения. Коль Мамай собирается в поход на Русь, то рязанским послам надлежит убедить его обойти Рязанское княжество стороной. Олег Иванович собирался опереться на Мамая в своем противостоянии с московским князем. Мамай ныне вошел в силу, одолев всех своих соперников в Золотой орде! Мириться с независимостью Московского княжества, откуда в Орду давно уже не поступает ни шкурки, ни монеты, Мамай, конечно, не станет. Война между Ордой и Москвой неизбежно начнется, может, уже грядущим летом. Дабы Рязань не оказалась между молотом и наковальней, Олег Иванович решил загодя вступить в союз с Мамаем.

* * *

С того самого дня, когда был погребен в Успенском храме его старший сын, Олега Ивановича не покидала неизбывная печаль. Им владело какое-то гнетущее душевное опустошение. Дел и забот, требующих его вмешательства, было очень много. Однако Олег Иванович ничем не мог заняться. Скорбь по сыну не оставляла его ни днем, ни ночью. Он никого не желал видеть. Тоска валила его на постель, вынуждала гасить горе в хмельном похмелье.