«Праздник» продолжался почти без перерыва три или четыре дня. За все это время Тревер и Дебора не покидали роскошных апартаментов в отеле, где остановилась «звезда», и вылезали из постели, только чтобы утолить голод. Оба остались настолько довольны друг другом, что, уезжая, Дебби пригласила его в свой собственный особняк в Алькатване, одном из богатейших меркурианских городов. Тревер ринулся туда спустя сутки после ее отъезда, в пух и прах переругавшись с родителями и заявив, что назад не вернется.

Но в Алькатване его никто не ждал. Дебора делла Вильяфранка отправилась в путешествие со своим очередным любовником не то на Юпитер, не то на Землю, похоже, начисто позабыв о существовании Тревера. Ощутимый и весьма болезненный удар по самолюбию. У него прежде было несколько подружек, с которыми он довольно легко и быстро расставался. Но теперь Тревер сам оказался в незавидном положении выброшенного за дверь щенка и мог сколько угодно, поскуливая от обиды, зализывать душевные раны, однако ему при этом приходилось не только баюкать раненое самолюбие, но и думать о том, как быть дальше. Вернуться домой не позволяла гордость — роль блудного сына, раскаявшегося в своих грехах, ему абсолютно не импонировала. Оставалось как‑то выживать самому, и тогда Тревер взялся добывать средства к существованию не совсем законным образом. Вернее, совсем не законным, сливая по ночам топливо из турбопланов и по дешевке перепродавая его другим владельцам такого же транспорта. Получалось неплохо, но лишь до тех пор, пока он не попался за этим отнюдь не богоугодным занятием.

Причем оказался Тревер не в руках полиции, а… в зубах «конкурентов», на территории которых осмелился развернуть свой бизнес. Однако, когда эти весьма решительно настроенные ребята попытались как следует проучить его, Треверу их затея отчего‑то не понравилась. Он выплеснул на своих противников канистру только что «позаимствованного» топлива и щелкнул зажигалкой, недвусмысленно намекая, что готов превратить первого же из тех, кто посмеет сунуться к нему, в живой факел.

— Все нормально, парни, просто дайте мне спокойно уйти, и все останутся живы.

— Как благородно с твоей стороны, — чья‑то рука сгребла его за шиворот. Тревер попробовал вырваться, но не тут‑то было — тот, кто схватил его, оказался сильнее, одной его оплеухи хватило, чтобы едва не вышибить из строптивого юнца дух. Тревер повернулся и увидел насмешливое лицо человека, с которым желал бы встретиться в последнюю очередь.

Грегор, «Папаша Грегор», один из самых влиятельных глав бандитских кланов в Алькатване, стоял перед ним собственной персоной. Человек, о котором ходили легенды одна страшнее и ярче другой.

— Ну, так что же мы с тобой будем делать, приятель? — ствол оружия перемещался сверху вниз, словно Грегор придирчиво выбирал место на теле Тревера. — Сегодня ты здорово облажался, точно. Какая незадача — покушаться на мою собственность! Если ты еще не понял — этот турбоплан принадлежит мне. Вот я и думаю, как теперь с тобой поступить.

— Я не знал, — произнес Тревер. — Честно! Я очень сожалею…

— Я тоже. Пожалуй, у тебя есть возможность частично искупить свою вину, если ты покажешь, что способен не только на мелкое воровство. Ребята, — кивнул Грегор застывшим на месте парням, — надерите ему задницу.

Понятно, что дважды повторять приказ ему не пришлось — и Треверу ничего иного не оставалось, как принять вызов. Хотя при иных обстоятельствах он предпочел бы попросту сделать ноги, а не рисковать, сражаясь в одиночку против пятерых. Отчаяние и ярость придали ему сил. Тревер крутился волчком, отбиваясь от противников и быстро оценив, что ни один из них сам по себе с ним сравниться не может. Они только мешали друг другу, пытаясь нападать все разом, и хотя досталось тогда Треверу изрядно, он сумел справиться с ними.

Грегор с интересом следил за ходом сражения.

— Дурак, но отчаянный, смелый и не из слабаков. Хорошо, ты мне подходишь. Будешь работать на меня.

Таких, как Тревер, Грегору служило немало. В их обязанности входили весьма несложные действия — сбор «дани» с должников. И Тревер некоторое время неплохо справлялся с этой работой. Грегор оставлял ему часть собранных «налогов», так что жить можно было вполне сносно. А потом появилась Шаиста, и с тех пор его «работой» стала только она. Ибо, к счастью или несчастью для Тревера, Шаиста оказалась дочерью его босса.

Грегор, державший в страхе половину Алькатвана, превращался в мягкое сентиментальное создание, когда дело касалось его «дорогой девочки», взбалмошной, сексуально озабоченной, и при том исключительно хорошенькой внешне. Едва Шаиста потребовала себе Тревера, его участь можно было считать решенной. Его собственного мнения никто особенно не спрашивал. И так подразумевалось, что взлететь столь высоко, сделавшись зятем самого Папаши Грегора, — редкостная, невероятная удача. Шаиста не удовлетворилась Тревером в качестве бой — френда, ничего подобного! Она пожелала поиграть в серьезную замужнюю даму, так что он и оглянуться не успел, как оказался в роли ее законного супруга.

Первое время, пока их отношения ограничивались неистовыми постельными баталиями, все шло прекрасно. Шаиста оказалась весьма изобретательной особой, страстной и ненасытной, и Тревер ей ничуть не уступал. Ему даже казалось тогда, будто это и есть настоящая любовь. Папаша Грегор приобрел для них очень приличный домик… из трех этажей, напичканный всевозможной техникой, где двери закрывались и открывались, достаточно только щелкнуть пальцами, свет включался и затухал сам собой, а еда появлялась, кажется, реагируя на выделение желудочного сока. Последнее обстоятельство было для Тревера немаловажным — одной из его слабостей являлся поистине фантастический аппетит, поесть он любил, что, по счастью, никак не сказывалось на его фигуре, подтянутой и поджарой, как у молодого волка.

Но если что‑то начинается столь лучезарно, по закону подлости следует ожидать менее радостного продолжения. Жизнь, как известно, похожа на зебру — белая полоса, черная полоса, белая, черная… а потом — задница. Не прошло и полугода, как семейная идиллия обернулась кошмаром. Шаиста ревновала Тревера ко всему, что движется, закатывала ему едва ли не ежедневные истерики, и вообще оказалась редкой стервой, упрямой, как черт. Ее настроение менялось чаще, чем погода, а угодить ей было почти невозможно. Тревер же с детства не выносил, когда им кто‑то пытается руководить и давать указания, тем более на повышенных тонах, спеси и гонора ему самому было не занимать, и закончилось это тем, что он как‑то раз, окончательно выведенный из терпения, слегка встряхнул не в меру разбушевавшуюся супругу. Шаиста было притихла, но на другой же день побежала жаловаться Грегору. Тот вызвал Тревера к себе и устроил ему словесную взбучку, пригрозив всеми возможными и невозможными карами в том случае, если тот еще хоть раз осмелится поднять руку на его дочь.

— Руку?! — поразился Тревер. — Да если бы я ее ударил хоть раз, то от нее бы только мокрое место осталось!

Это было чистой правдой. Но до того, чтобы ударить женщину (даже если она того вполне заслуживает), он никогда бы не стал унижаться. Угрозы Грегора его просто взбесили. Не прошло и двух дней, как Тревер покинул Алькатван без лишних предупреждений. Он резонно счел, что, как говорится, долгие проводы — лишние слезы, причем в данном случае скорее его собственные, чем Шаисты. Дочерей мафиозных боссов безнаказанно не бросают. В качестве компенсации за свое унижение он прихватил с собой кругленькую сумму из личного сейфа Папаши Грегора, которую, правда, довольно быстро и весьма бездарно промотал в венерианских борделях, празднуя свою вновь обретенную свободу.