определенное впечатление. Наверное, поэтому он наконец-то ослабляет хватку, а мое тело, потеряв опору, медленно оседает на пол.

— Я поверить не могу, — мотаю головой. — Просто не могу поверить, что ты с ней…

— Это не твоё дело, — произносит он мрачно.

— Конечно, не моё, — вскрикиваю. Обидные слезы вылетают из глаз. — Теперь уже точно не моё.

— Мы с тобой расстались. В чем проблема?

— Нет проблем, — всхлипываю, отшатываясь. — Больше нет никаких проблем. Уходи.

— Не устраивай концерт. Ты хорошая актриса, это я уже понял, развивайся в данном направлении и дальше.

Он практически выплевывает эти слова. С отвращением. Безобразно.

— Я просто поверить не могу, — повторяю одно и то же дрожащим голосом, а потом резко поднимаю на него полные слез глаза. Разглядываю безэмоциональное лицо, открытую шею и то, как тяжело вздымается его грудь под футболкой. — Как ты мог так поступить?

Ладонью прикрываю подбородок, чтобы он перестал трястись, а я как-то пришла в себя.

Арсений молча смотрит на мою истерику, лениво закидывает руки в карманы брюк.

— Как ты мог? Ты с ней… а я…

Снова прикрываю лицо руками. Всё тело словно молнией прошибает. Как фотоснимки, один за другим выстраиваются в ряд кадры того, как он теперь любит её.

В самых откровенных, неприглядных деталях.

Подцепляю пальцами резинку и запускаю их в волосы.

Оказывается, внутри меня еще столько слёз, что хоть ковшиком вычерпывай. Но это последние.

Я клянусь мамочкой, что это последние. Сейчас я выреву те, что остались и больше никогда не заплачу из-за него.

Моя боль до такой степени ощутимая, что мне сейчас абсолютно все равно. Пусть видит. Пусть он узнает, что со мной сделал.

С нами сделал.

— Ты умер для меня сегодня, — произношу, немного успокоившись. — Умер.

— Ты умерла для меня еще раньше, — парирует он грубовато. — Поднимайся.

— Если ты думаешь, что я лью слезы по тебе, не обольщайся, — вновь поднимаю на него обозленные глаза. — Я никогда, никогда тебе этого не прощу. После неё я никогда тебя не приму. Даже если ты все узнаешь.

— Всё что надо я уже знаю. И не прошу твоего прощения, если ты не заметила, — уводя глаза, выговаривает глухо. — Зачем приходила?

— Мне нужны мои вещи.

— У меня их нет.

— А где они? — вскрикиваю.

— Я их выкинул. Ты не появлялась почти три недели.

— И что?

— Тебе они были не особо нужны.

— Ты в себе вообще? — поднимаюсь с пола. — Ты их покупал, чтобы выкидывать?

Там же всё. Зимняя одежда, платья для работы, некоторые документы. Обувь. Украшения. Не бог весть какие, но мои! Заработанные.

— Я могу вернуть деньгами, — говорит он сдавленно, извлекая из внутреннего кармана бумажник. — Это был порыв, я не должен был так поступать с твоими вещами. Сколько тебе нужно?!

— Засунь эти деньги себе знаешь куда? — отвечаю резко. — Проваливай.

— Сколько тебе необходимо, чтобы купить зимние вещи? — оценивающим взглядом проходится по моему пальто, высоким сапогам и морщится. — Я готов возместить ущерб.

Ущерб, который ты мне нанес не возместить никакими деньгами.

Дверь неожиданно открывается и на пороге появляется Елена Степановна. Увидя её, я опять срываюсь в слезы и загораживаю лицо волосами.

— Это что здесь происходит? — спрашивает женщина строгим тоном. — Молодой человек покиньте помещение.

— Извините, — выговаривает Арсений холодно.

— Уходите.

По тяжелым шагам и оглушающему стуку понимаю, что он её послушался.

— Ну и что ты расклеилась? — говорит Елена Степановна, снимая с моих плеч пальто.

— Он… там с ней, — жалуюсь, когда женщина скидывает с меня обувь, словно с годовалого ребенка. — Не один.

— Значит, это просто не твой человек. Сейчас мы переоденемся и пойдем пить чай. Ты ведь любишь малиновое варенье?

— Люблю, — киваю и смотрю на деньги, оставленные на тумбочке при входе.

Глава 31. Арина

До новогодних праздников я решаю остаться у Елены Степановны. Её сын перебрался в другую страну, а муж несколько лет назад скончался после продолжительной болезни.

Если не считать Кнопку, она совсем-совсем одинока.

Так же, как и я.

Дома меня всё равно никто не ждёт, а здесь встретим праздник вместе.

Дальнейшие дни я веду строго по тому принципу, который так настойчиво рекомендовал Арсений Рудольфович. Он сказал «ходи и оглядывайся». Так, в общем-то, я и живу. Но не потому, что боюсь его великого и ужасного.

Щас же.

Перетопчется, предатель. Просто… опасаюсь, что меня стошнит при встрече.

Он физически мне противен. Нас больше ничего не связывает, слава богу. Было бы печально оказаться в такой ситуации спустя лет десять. Поэтому стараюсь себя настраивать, что всё к лучшему.

Эта простая философия помогает жить.

Мне даже комфортнее теперь воображать, что со мной был абсолютно другой человек. Потому что объяснить, почему так повёл себя Арсений, я не могу.

Нет, конечно, у меня есть оправдание.

Он просто никогда меня не любил. Ни капельки.

Принять это так же болезненно, как забыть.

Пару раз в неделю навещаю Виктора Андреевича. Врачи наконец-то готовят его к операции, так как показатели крови значительно улучшились. Мы много обсуждаем маму и то, какой она была. А ещё отчим рассказывает мне, как продвигаются поиски папы.

Мои родители познакомились в отпуске. В профсоюзе маме оформили путёвку в один из санаториев в Приэльбрусье. Она отдыхала там с коллегой и именно через неё детектив, которого нанял дядя Витя, разузнал кое-какую информацию.

Оказывается, мой отец из Москвы, и в то время являлся сотрудником одного из столичных НИИ. На данный момент устанавливают личность и уже после этого можно будет заняться поисками конкретного человека.

Я, конечно, не надеюсь.

Хотя кого я обманываю. Естественно, надеюсь. Просто мечтаю, что мой родной папа жив и здоров. Правда, не знаю, будет ли он рад новости о взрослой дочери.

В общем, это всё настолько волнительно, что на время удаётся оставить мысли про Долинского и его ходячее кимоно.

А ещё прямо перед Новым годом я начинаю болеть. Видимо, организм не выдерживает стресс, закутанный в осеннее пальто и обутый в сапоги из тонкой кожи. Сперва начинается жуткий кашель, который я гашу таблетками, выданными Еленой Степановной. А спустя пару дней поднимается температура. Сразу высокая и такая, что без жаропонижающего с постели встать просто невозможно.

Наверное, работать в этом случае глупо, но я пару раз распевшись дома, отваживаюсь.

Отказываться от хорошего заработка в горячее время — глупо и недальновидно.

***

Поправив колючее платье, расшитое золотистыми пайетками, выхожу на сцену. Свет в баре приглушён, софиты небольшого размера, но всё равно слепят.

Пытаюсь унять внутреннюю дрожь, вызванную то