«Смелее! Быстрее!» — так он прочитал ее жаркий взгляд.

Щелчок ремня на его брюках, жужжание расстегиваемой молнии на ширинке. Секунда, и вот Арам с Евой уже слились в одно целое, настолько плотное, что даже тончайшего розового лепестка между ними не поместилось бы.

Глаза в глаза, губы в губы, одно на двоих рваное дыхание и огромное удовольствие объединили их, сплотили в древней, как мир, жажде разрядки.

Позже, поняв, что конец близок, Арам подхватил Еву и понес на черный диван, стоявший неподалеку. Там положил ее под себя и снова принялся любить. Надеялся, смена позиции поможет ему хоть сколько-нибудь продлить удовольствие, но этого не случилось. Впрочем, отсрочка оказалась Еве не нужна. Она вся сжалась в сладкой судороге ровно в тот же момент, когда у Арама перед глазами закрутились звездочки.

Потом двое взмокших любовников еще некоторое время лежали без движения, вслушивались в тяжелое дыхание друг друга. Ни Араму, ни Еве не хотелось прерывать такой приятный для обоих контакт.

Но прекрасное не может длиться вечно, каким бы прекрасным оно ни было.

— Слезь с меня, слон ты эдакий! — вдруг зафырчала Ева.

Арам почему-то сразу оскорбился. Еще совсем недавно Ева с удовольствием гладила его торс и плечи! Прижималась так, будто не было между ними никакого разлада. И тут вдруг слон.

— Между прочим, у меня идеальный вес — восемьдесят пять килограмм на метр восемьдесят пять.

— О, я в курсе, что ты считаешь себя идеальным, — хмыкнула Ева.

Арам почувствовал, как она уперлась кулачками в его грудь. Пришлось вставать, хоть и не собирался.

Он поднялся, стал натягивать брюки.

И тут раздался вопль Евы:

— Арам! Ты оторвал мне все пуговицы!

Он посмотрел на нее недоверчиво. Ева подскочила и теперь пыталась как-то соединить спереди свое платье-рубашку, на котором совершенно удивительным образом действительно не оказалось пуговиц.

Как так? Не мог он такого сделать, просто не мог. И раньше в порче женских платьев замечен не был. Однако быстро заметил обилие голубых кругляшей, раскиданных по бежевому ковру. Некоторые оказались выдраны с мясом.

— Как я так вернусь к себе? — причитала Ева.

— Давай я позвоню секретарю, и она купит тебе платье? — предложил Арам, как ему казалось, отличный вариант.

— Чтобы она знала, чем мы тут занимались? Ну нет… — замотала головой Ева.

— А ты думаешь, что она не догадалась? — хмыкнул он.

Потом вспомнил, что у него в шкафу висела запасная рубашка. Тоже голубая кстати, хотя цвет намного светлее, чем платье Евы. Подошел к шкафу, что располагался напротив дивана, достал вещь:

— Может, накинешь?

Ева одарила его убийственным взглядом, но все же приблизилась, выхватила рубашку из рук. Заставила отвернуться, когда снимала платье.

— Я только что все самое интересное видел, ну смешно же, — проговорил он, да только кто бы его слушал.

Пришлось подчиниться, а когда снова повернулся к своей драгоценной нахалке, вдруг стало до мурашек приятно, что она в его рубашке. Ей, кстати, шло, как ни удивительно. Вещь оказалась ей велика — доставала до середины берда, но это делало ее похожей на платье, которое он испортил. Ева закатала рукава, подвязала чужую обновку пояском от своего платья, посмотрелась в зеркало, расположенное во внутренней двери шкафа.

— Не так уж плохо, зайдешь потом за рубашкой.

Она развернулась и исчезла в дверях. Как будто все нужное ей уже получила. О своей любимой «Сахарной» ничего не сказала. Ему тоже оказалось не до того.

Арам запер за ней дверь и уселся на диване, откинувшись на спинку. Глубоко задышал, снова и снова переживая только что подаренное паршивкой удовольствие. Оно до сих пор пульсировало внутри, отдавало в каждую клетку внезапно размякшего тела.

«Что это только что было?» — все пытался разобраться.

Наслаждения от быстрого секса с Евой получил столько, сколько за восемь лет не доставалось. Вместе взятые восемь лет. Будто и не сексом раньше занимался, а удовлетворялся с помощью резиновых женщин. Уродливых к тому же и совершенно не возбуждавших.

Впрочем, рядом с Евой любая покажется уродиной. Ни до, ни после знакомства с ней Арам не встречал девушки прекраснее.

Паршиво только, что этот один-единственный контакт по-быстрому для него все равно, что жалкая семечка для смертельно голодного человека. Даже червячка не заморил, а хотелось сытного обеда.

Через время заметил, что у него на рубашке тоже почти ни одной пуговицы…

«Что же я натворила!» — ругала себя Ева.

Она спешила к себе, звонко цокая каблуками. Буквально летела.

Почему-то казалось, что на нее смотрели все, ну вот абсолютно все. Люди еле сдерживались, чтобы не тыкать в нее пальцами.

Проходя по коридору к кондитерской, Ева представила, с каким удовольствием клиенты отеля над ней посмеялись бы, узнай они, что только что с ней случилось. Впору было краснеть, сгорать со стыда, ругать себя на все лады за столь легкомысленное поведение, но… но.

Вместо грозных слов в голове все играла песня нежно любимого бабушкой Фрэнка Синатры «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Пели саксофоны, трубил целый оркестр, и даже хотелось танцевать. Как в таком настроении себя ругать?

— Салют! — проговорила она охраннику.

А тот при ее появлении нервно икнул и чуть не забежал за штендер.

Ева отдала ему честь, как это делали в фильмах. Насладилась его вытянувшимся лицом и вплыла в собственное крошечное королевство под названием «Сахарная».

Впрочем, оставила на двери табличку «Закрыто». Громко выдохнув, пошла прямиком на кухню. Открыла шкафчик, где они с помощницей, Дашей, хранили фартуки и запасную одежду. Потом скинула рубашку Арама, повесила на вешалку и только хотела достать сменку, как увидела в зеркале внутренней дверцы, что этот Павлин неощипанный не только платье попортил, но и ее саму «помял».

На филейной части отчетливо виднелись отметины. Красные точки, очень напоминавшие следы от пальцев, удивительно симметричные — справа и слева, ровно в тех местах, где Арам схватил Еву, прежде чем уложить на диван. Это явно от его лапищ, больше неоткуда взяться. И как она умудрилась вообще не почувствовать никакой боли, когда он это с ней делал?

— Ну Арам… — затрясла она кулаком.

А ведь раньше был нежным. Таким нежным, что Ева от его ласк плавилась, прямо как шоколад в сотейнике на плите. Все же он очень изменился — стал гораздо крепче, весь такой мускулистый, твердый на ощупь, будто только в спортзале последние восемь лет и пропадал. Какой внутри твердый, такой и снаружи.

Повзрослел, заматерел, огрубел.