— Иван Волохов ты будешь? — спросил он сидевшего на нарах и штопавшего рваную рубаху Волохова.

— Я буду, — ответил Иван, не прекращая своего занятия.

— Привет тебе от друга твоего, Макушева, — чуть тише произнёс незнакомец. — Разговор есть, приходи перед отбоем в третий барак, я там тебя встречу.

С этими словами мужчина отвернулся от него и отошёл в сторону, не ожидая ответа. Игла замерла в руке Ивана, когда он услышал о Степане. Он не успел ничего сообразить и ответить, как передавший ему привет скрылся. «Макушев, Степан, как он нашёл меня?» — не выходило из головы у Ивана. Вот это фокус. Конечно, надо сходить на встречу, решил он, наскоро зашивая прохудившийся рукав. Часа через три Волохов подходил к третьему бараку, у входа в который, присев на корточки, сидели несколько зэков, дымя махоркой. Когда он приблизился, один из них встал и, как старому знакомому, улыбаясь, сказал:

— Привет, зёма, заходи, потолкуем, — пропустив его впереди себя в барак.

Волохов вошёл и, провожаемый этим «земляком», дошёл до конца барака, где в небольшой комнатке его ждал передавший привет от Степана мужчина. Увидев Волохова, встал и, протянув руку для рукопожатия, представился:

— Семёнов Иван Гаврилович, рад с вами познакомиться.

— Иван Прокопьевич Волохов, — крепко пожав руку, ответил Иван. Взглянув внимательно на человека, пригласившего его на разговор, Иван спросил: — Вы знакомы со Степаном? Где он? Видели его? Что за разговор у вас ко мне?

Семёнов улыбнулся:

— Ой, как много вопросов сразу. Боюсь, на все не отвечу, но могу сказать, что лично с ним незнаком, но привет от него передать мне поручили те, кому он доверяет и просит вас доверять им. Так что присаживайтесь, Иван Прокопьевич, разговор у нас будет долгий.

Иван сел на табуретку, и, пока Семёнов заваривал и разливал по кружкам чай, он осмотрелся в комнате, обратив внимание на то, что на стене висит оправленный в деревянную рамку портрет великого вождя.

— Это для отвода глаз, — заметив взгляд Волохова, пояснил Семёнов. — Этого мерзавца приходится терпеть, но мы уверены, что придёт время, когда его портреты снимут со стен, а самого поставят к стенке.

«Провокатор!» — первое, что пришло в голову Волохову, когда он осмыслил сказанное Семёновым. Вот сволочи, не успокоились, значит, а он, как мальчишка, поверил, что от Степана весточка. Волохов не спеша встал и спокойно сказал Семёнову:

— Вот что, Иван Гаврилович, чай я пить не буду, у себя напился. Спасибо за привет от знакомого, ну а раз вы его не видели, то разговаривать-то о чём? Пойду я, спасибо за угощение. — С этими словами Иван сделал шаг к выходу.

— Стойте, Иван Прокопьевич, извините, но Макушев просил ещё передать, что никогда не забудет, как вы зашили дратвой его разрубленную мадьяром спину.

Волохов повернулся и увидел на лице Семёнова извиняющуюся улыбку.

«Об этом мог знать только Степан и никто другой», — подумал Волохов, вот дьявол, значит, всё-таки это от Степана.

— Так какого… — Он не успел договорить, Семёнов поднял руки и, ещё раз извиняясь, сказал:

— Иван Прокопьевич, извини, дорогой, но я не мог не проверить вас. Время-то идёт, люди меняются. Присаживайтесь, попьём чайку, поговорим серьёзно, не обижайтесь.

— Хорошо. — Иван уселся и, отодвинув горячий чай, стал скручивать козью ножку.

Он действительно был взволнован. Степан доверил кому-то тайну, связывавшую их многие годы, причём Степану эта тайна, став достоянием органов, будет стоить свободы, а то и жизни. Это неспроста. «Он пошёл на это только для того, чтобы убедить меня в доверии к этому человеку. Что ж, значит, это очень серьёзно». Сделав для себя вывод, Иван сказал:

— Я слушаю.

Прикурив и пустив облако крепкого дыма, Иван внимательно посмотрел на своего собеседника, прихлёбывающего из железной кружки горячий чай.

— Вот и ладно. Чтобы не ходить вокруг да около, скажу сразу, что мне сказали о вас как о человеке, которому можно всецело доверять. Кто сказал и кто это — мы, объясню тоже сразу. Мы — это группа сопротивления режиму. Не тюремному, нет, сталинскому режиму.

— Сталинскому? Вы хотите сказать, что здесь и сейчас можно как-то сопротивляться советской власти? — удивлённо, с недоверием спросил Волохов.

— Можно и даже нужно, — твёрдо ответил Семёнов. — Нужно, потому что не все люди идиоты, слепо идущие за усатым поводырём. Есть огромное число людей, понявших суть происходящего в стране и, несмотря на террор и геноцид, готовых к действию. Наша задача сейчас — объединить этих людей. Для начала найти их и сохранить в условиях лагерей, помочь им выжить, по возможности вывести из-под удара администрации и гнёта уголовников. Нам нужны проверенные и надёжные люди. Вас рекомендовал ваш друг и активный участник нашего движения Макушев.

— Если бы вы не заручились его рекомендацией, я был бы на сто процентов уверен, что это — провокация чекистов, — сказал Волохов, выслушав Семёнова. — Чем я могу быть полезен?

— Вы понимаете всю серьёзность принимаемого решения и те последствия, которые могут наступить в случае провала? — вопросом на вопрос ответил Семёнов.

— Понимаю.

— Тогда я очень рад, что мы в вас не ошиблись. Особых изменений в вашей повседневной жизни не произойдёт. Просто в определённый момент вам скажут, где, в каком месте нужно быть и что сделать. Эти поручения нужно выполнять во что бы то ни стало, точно и в срок. Эти, может быть, непонятные для вас действия являются всегда составной частью глубоко продуманных операций, направленных на достижение определённых целей. Поверьте, эти цели ставятся и достигаются честными людьми во благо Родины.

— Можете располагать мной, Иван Гаврилович, передайте при случае Степану, что я жив и рука ещё может шашку держать. — Волохов поднялся и крепко пожал протянутую руку Семёнова.

— В определённый момент шашки тоже в ход пойдут, Прокопьевич, не сомневайтесь. Эта свора волков, рвущая сейчас народ, просто так власть, понятно, не отдаст. Но до этого нужно дожить, вернее, выжить сейчас, чтобы завтра быть готовым. Ещё, отныне вас мы будем называть Венгр, я для вас — Серый. Это необходимо, это и пароль, и отзыв.

Проводив Волохова, Семёнов вернулся в барак, сел на нары и, уронив голову на крепкие мозолистые ладони, задумался. А думать было о чём. Он возглавлял в лагере группу сопротивления из восьми человек, теперь, с Волоховым, из девяти. И это на восемь тысяч заключённых, большая часть из которых политические, вредители, в общем, враги народа. Тяжелее всех в лагере приходилось женщинам, их, кроме общих работ, администрация и уголовники склоняли к так называемым «ночным» работам. Страшно и горько было смотреть, как молодых женщин, в основном жён репрессированных военных и других политических, выстраивали в бараке на смотрины. Замполит лагеря, молодой наглый упитанный мужик, по лагерной кличке Кабан, обходя шеренгу, тыкал пальцем в понравившихся ему, заставлял снять верхнюю одежду, щупал их тела. Выбранные им неминуемо попадали в постели администрации лагеря и многочисленных начальников, приезжавших с проверками, а то и просто развлечься. Те из них, кто отказывался добровольно удовлетворять прихоти администрации, оказывались в штрафных изоляторах, где или теряли здоровье в нечеловеческих условиях, или, сломавшись, соглашались на всё. Нужно было что-то делать. Недавно молва донесла, что после грубого изнасилования Кабаном одна женщина повесилась, она была женой расстрелянного комдива Кацубы. В лагере были бывшие военные, знавшие и уважавшие этого мужественного человека. Его жена, Елена Вадимовна, следовала всегда за ним, деля с мужем тяготы и невзгоды кочевой жизни. Многие помнили высокую голубоглазую шатенку с тонкими чертами милого лица и порывистой лёгкой походкой красивой, уверенной в себе женщины. Её привели в кабинет к Кабану после очередных смотрин. Мало кто знал, что кабинет состоял из двух комнат. Одна, собственно, и была рабочим кабинетом, с массивным столом и стульями, с висевшим на стене большим портретом Сталина и прочими атрибутами партийного руководителя. Другая, так называемая комната отдыха, представляла собой большую комнату, поделённую надвое ширмой. По одну сторону ширмы стоял большой, широкий, обитый чёрной кожей диван. У небольшого, задёрнутого плотными шторами окна стоял резной, на гнутых ножках низкий столик и удобное кресло. В углу — небольшой, также ручной работы, шкаф для белья и посуды. По другую сторону ширмы не было ничего, кроме перевернутой кверху ножками железной панцирной кровати, на сетке которой, лежащей почти на полу, стояла широкая и низкая деревянная скамья. С четырёх кованых ножек кровати свешивались наручники. Конвоиры втолкнули Елену в кабинет Кабана и плотно закрыли за собой дверь. Скрестив на груди руки и сжавшись, женщина встала в шаге от двери и с нескрываемым презрением посмотрела на сидевшего за столом в расстёгнутом кителе замполита. На его толстых губах играла ироническая улыбка. Он привстал и, приглашая жестом руки, заговорил сиплым голосом: