– Ни слова не добьешься, он свои права знает и так далее. Он упрям. И как! Стальные нервы. Никак ему язык не развяжешь.

Одалия рассеянно сунула карандаш ластиком в рот, словно сигарету закурила, задумчиво поглядела куда-то в сторону.

– Но ты уверена, что он виновен.

– Он сам дьявол, говорю тебе. Его уже дважды судили, но он вывернулся. Змей, как есть змей.

– А признание что-то изменит?

– Еще бы. Все эти вертихвостки, которые сочиняют ему алиби, побоятся высунуться.

– Ну хорошо. – Взгляд Одалии возвратился из дали, где она созерцала невидимый мне миниатюрный объект. И она заговорила деловито, будто решение найдено: – Так иди напечатай его признание.

Я даже разозлилась.

– Говорю же, он молчит, – напомнила я ей. – Ни звука о его женах, о той женщине в отеле.

– Пусть молчит, какая разница! Пусть болтает о чем вздумается. Важно другое: то, что ты напечатаешь.

– Что?! – заморгала я. Приоткрыла рот, как дурочка. – Я… Не могу же я просто взять и…

Одалия перебила меня, выразительно закатила глаза:

– Еще как можешь. Что ты напечатаешь – то и прочтут в суде, сама знаешь. Он скажет: «Я подобной чуши никогда не говорил», а ему покажут протокол: «Мистер Виталли, вот тут все напечатано, черным по белому. Если вы этого не говорили, откуда бы взяться протоколу? Признание само себя не напечатает, вы же понимаете…» – Она примолкла, посмотрела на меня и подалась ближе, глаза ее так и сверкали.

– Но… но сержант и лейтенант-детектив… Они же поймут, что он ничего такого не говорил. Они догадаются, что протокол не… не… не совсем точен.

– Сержант не упрекнет тебя за то, что тебе достало отваги добиться справедливости. Вы же оба этого хотите. Он, наверное, будет тебе благодарен.

Лишившись дара речи, я таращилась на Одалию, дура дурой. По обыкновению не замечая моей растерянности, она пожала плечами и уткнулась в громоздившуюся на столе стопку протоколов.

– Если он виновен, правда останется правдой, из его ли уст или из твоих.

– Ты в самом деле думаешь, что он…

– В самом! – с полной уверенностью отрезала Одалия, не дав мне и договорить.

Я поднялась, чуть пошатываясь. Дверь в кабинет сержанта все еще была закрыта, но перерыв на кофе не будет длиться вечно. Если Одалия права, я рискую упустить возможность раз и навсегда пресечь злодейства Виталли и восстановить справедливость. Голова поплыла, страшная неопределенность впивалась в меня острым, как бритва, лезвием. Я сходила в дамскую комнату, поплескала на лицо водой и долго мерилась взглядами с растерянной простушкой, смотревшей на меня из зеркала.

Что есть справедливость, если не конкретный исход дела?

Словно вспышка – и вместо своего лица я на краткий миг увидела Одалию. В ужасе отскочила от раковины, споткнулась о швабру. Опомнилась, начала постепенно соображать, что я такое задумала. Снова поглядела в зеркало, на этот раз увидела только себя. Через несколько минут, когда стало ясно, что поединок взглядов обречен на ничью, я встряхнулась, избавляясь от близнеца по ту сторону серебреного стекла. Настало время собраться с духом и исполнить свой долг – так, как я давно мечтала, но прежде никогда не осмеливалась.

Сержант и лейтенант-детектив все еще сидели в кабинете. Я вернулась за стол машинистки. Никто на меня и не глянул, не заметил бледности моего лица, дрожи рук – тем лучше. Я села и поняла, что решение уже принято. Оставалось только расшифровать и напечатать протокол. И надеяться, что никто не удивится, почему рядом со мной нет размотанного рулона бумаги для стенографирования. Я начала печатать, сперва медленно, неуверенно нащупывая первые детали, потом все быстрее, пока пальцы не забегали по клавишам с лихорадочной скоростью, поспевая за событиями, которые отчетливо и ярко выстраивало мое воображение.

Распахнулась дверь кабинета – лейтенант-детектив выскочил и пронесся через участок насквозь и за дверь на улицу: видимо, они с сержантом поспорили, как лучше обрабатывать Виталли, и лейтенант-детектив решил, что тут придутся кстати свежий воздух и сигареты. Я прервала свой труд лишь на долю секунды и вновь погнала. Скорость безумная, темп возбужденной речи, даже лихорадочного бреда, – если бы мою работу в тот момент хронометрировали и сосчитали число напечатанных слов, уверена, был бы зафиксирован новый рекорд. Едва закончив – вернее, сочтя, что этого будет достаточно, – я выдернула лист из каретки с торжествующим воплем, но тут же себя одернула: нельзя привлекать внимание. Одалия подняла глаза и одарила меня дивной, удовлетворенной улыбкой, и я ответила ей тем же. Дело сделано. Я это сделала. Наглядно, благодаря исключительно моей преданности, свершалось правосудие. Дыхание спирало восторгом от экстатического знания истины.

Держа в руке страницы со словами, которые я напечатала, превратила в реальность, я подошла к кабинету сержанта и постучала по косяку – дверь была открыта. Сержант бродил по кабинету, заложив руки за спину, упершись взглядом в пол. Трясущейся рукой я протянула ему протокол, но он сперва и внимания не обратил.

– Мы с ним справимся. Не сдаваться, – бормотал он, будто самого себя инструктировал. – Попробуем по-другому. Где Фрэнк? – Резко, с обретенной уверенностью, он поднял голову. – Позовите лейтенанта-детектива. Нельзя допустить, чтобы Виталли одержал над нами верх. На этот раз примемся за него всерьез.

– Сержант! – скомандовала я. Свой голос я не контролировала и сама с изумлением услышала железные ноты – те, которые бессознательно пустила в ход, когда набросилась на Виталли. Как и в тот раз, от непривычного звука меня пробрал пугливый озноб. Я так и застыла, протянув распечатку сержанту, и листы колебались в воздухе, настолько крепко я в них вцепилась. – Я напечатала его признание, – сказала я.

Сержант глянул на страницы, лоб его избороздили морщины досады. Судя по неприятной усмешке, он готов был обрушить свой гнев на меня.

– Вот как, Роуз? – саркастически переспросил он. – Молодец, что и говорить! Толку от его признания! Ничего из этой гнилой болтовни в ход мы пустить не можем. Чушь собачья! Он нас поимел и знает это!

Сержант шагнул к двери, но во мне словно что-то щелкнуло – рука сама взметнулась и ухватила сержанта за локоть. Случалось прежде, чтобы сержант, проходя мимо, похлопал меня по плечу, но впервые инициатива телесного контакта исходила от меня, и, когда я выбросила вперед руку и вцепилась в сержанта, я поняла, что отнюдь не так представляла себе первое прикосновение. Слишком крепко, до нелепости, я его ухватила. Его взгляд с удивлением скользнул вниз от моего лица к самовольной руке. У меня в мозгу мимолетно промелькнуло воспоминание о том злосчастном соприкосновении с мистером Виталли всего несколько недель назад, но я вытолкнула эту мысль из памяти и восстановила душевное равновесие. Локоть сержанта я выпустила, но тем решительнее ткнула ему в лицо свои бумаги: