смысле это означает устранение смешения и путаницы. Всякая остаточная неопределенность понимается как препятствие для ясности и, следовательно, для истины. Что ж, данное положение Аристотеля стало идеалом науки – и что тут можно возразить? В версии Декарта оно приобрело еще более широкий, в каком-то отношении предельный смысл: ego cogito это, среди прочего, еще и памятник истине как ясному и отчетливому.

Что же делает Декарт, которому мы и обязаны в действительности такими атрибутами истины как clare et distincte? Он устанавливает привилегированную систему отсчета, получившую имя ego cogito и такую же славу в философии, какую Декартова система координат получила в математике. Я мыслю, следовательно, я существую. Но как долго я существую? Пока мыслю. Покуда я мыслю, я сам себя сохраняю, но если я сплю или по другим причинам отсутствую в ego cogito, то почему я вновь возвращаюсь к себе? Почему таким же образом не возобновляется сновидение и опыт сновидений не накапливается, тогда как биографический и автобиографический опыт накапливается, несмотря на такие же перерывы? Я бодрствующее и мыслящее сохраняется после продолжительного отсутствия, а я спящее и видящее сны после такого же продолжительного отсутствия не сохраняется – почему? Потому что Бог меня хранит, когда я не мыслю.

Но мы не будем сейчас вникать в цепочку доказательств Декарта, цепочку, которую и вправду можно назвать цепью самоудостоверивания разума. Сейчас нас интересует другое – пределы ясного и отчетливого, и оказывается, что пределы эти очень невелики, они очерчиваются чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. И сам автор доказательства ego cogito предельно честен в этом вопросе:

«…Можно, пожалуй, принять за общее правило: верно все то, что я предельно ясно и определенно (раздельно) понимаю. Тем не менее множество вещей, которые, как я допускал ранее, были предельно верны и несомненны, впоследствии дали мне повод сомневаться в себе. Но какого рода были эти вещи? А это были земля и небо, и звезды, и все остальное, что я освоил с помощью чувств. Что же я понял ясного в отношении этих вещей? А то, собственно, что это только представления или приходящие мне в голову мысли о них. С тем, что такие представления заложены во мне, я теперь уже спорить не стану. Утверждал я и нечто другое, легковерно считая, что понимаю это, в то время как на самом деле не имел об этом ни малейшего представления, а именно то, что вне меня существуют некие вещи, от которых идут названные представления и которые совершенно с ними сходны. Как раз здесь я и ошибался, а если и не ошибался, то не в силу правильного понимания»[47].

Стало быть, ответ на вопрос «Что я могу знать?» – знать достоверно, ясно и отчетливо – таков: «Немногое». Я достоверно знаю, что я существую и существует Бог. Пока я мыслю, я сам себя сохраняю в существовании, а если не мыслю – меня сохраняет Бог. Эти два тезиса, переплетенные друг с другом и друг из друга вытекающие, непрерывно подвергаются работе сомнения, но всякий раз выходят из проверки с честью. От ego cogito и исходит естественный свет разума, светильник воистину негасимый: собственно, действующая подсветка lumen naturalis и определяет действительные сроки человеческой жизни в отличие от жизни организма – но почему же он, этот светильник, такой маломощный? Неужели и вправду ничего достоверного больше не высвечивается? Последующая феноменология так и не смогла с этим смириться, Гуссерль, например, продолжил кропотливую работу под фонарем lumen naturalis и обнаружил интенциональность мышления – честь ему и хвала. Но какое при этом неимоверное количество пустой породы было выброшено на поверхность! Все возможные ретенции и протенции, презентации и протопрезентации, бесчисленные одноразовые синтезы… Есть подозрение, что Декарт все это предвидел:

«Удивительное дело: то, что я сам признаю сомнительным, неизвестным, чуждым мне, познается яснее чем верное, известное, чем, наконец, я сам. Но я вижу, отчего это происходит. Моему уму нравится ошибаться»[48].

Декарт также не раз подчеркивает, что при возвращении к однажды обретенной площадке достоверности всякий раз приходится совершать энумерацию, чтобы определиться на местности. Определить, как далеко я отошел от ясного и отчетливого, от истины – так что обратный путь не всегда оказывается возможным. Опыт последующей метафизики подтвердил открытие Декарта, что и резюмирует Хайдеггер:

«Однако со времени Декарта новейшая философия считает – насколько правильно, вопрос открытый, – что прямое доверие к якобы достоверному познанию вещей оказывается потрясенным (онтически). Ясно, что в смысле безусловной несомненности дано только Я (ego), но это Я как “Я мыслю” теперь есть то, что будучи в целом сущего пред-ставляет (vor-stellt). Так, представляя, оно охватывает возможное целое сущего – то, что доступно в познании»[49].

Правильный вывод при этом нуждается в дальнейшем продумывании. Допустим, данность сущего как целого пребывает в том же ранге достоверности, что и данность самому себе, ego cogito. Однако эта данность остается terra incognita, и все, что мы можем сказать, руководствуясь той же исходной достоверностью, совпадает с выводом Фихте: эта целостность сущего есть не-я. То есть осуществляемое полагание, не предполагающее никакой различенности в себе. Вот предметами нашего внимания становятся земля, звезды, луна и все многообразное содержание подлунного мира. Увы, прежняя ясность и отчетливость при этом исчезает, никак не удается установить связь с первоисточником подсветки lumen naturalis.

И все же отчаиваться рано. Вспомним многозначительные слова Декарта относительно блуждания в потемках: «А если (я) и не ошибался, то не в силу правильного понимания». Отсюда можно сделать несколько неожиданный вывод. Да, ego cogito есть привилегированная система отсчета, это естественное и неизбежное проявление субъектоцентризма. Тем не менее данная система отсчета (система координат) не единственная и не единственно доступная. Время от времени мы обнаруживаем возможности понимания (не говоря уже о применении познавательных операций) и на других площадках, даже не зная, откуда эти площадки берутся, почему именно они обладают собственной разрешимостью и как связаны друг с другом их, вероятно, независимые подсветки.

* * *

На помощь опять приходит идея относительно точности, уже рассмотренная в работе «Швабра Витгенштейна». Если проанализировать ее под несколько иным углом зрения, получается, ясность и отчетливость истины зависят от того, будет ли в процессе пробной фокусировки найдено такое положение (позиция), с которой соответствующая картинка будет просматриваться как на ладони.

Зона действия отчетливости ego cogito ограничена, что, однако, вовсе не означает полной беспомощности разума за пределами этой зоны: как и в случае с фокусировкой подзорной трубы здесь тоже обнаруживаются и