– До свидания, доктор.

– До свидания, мадам.

Мои глаза встретились с его глазами, и я уверена, что он увидел в них радость. Какое хорошее дело мы сделали вместе! Не так ли?

Он помог мне, помог родить саму себя. Я только что родилась. Я была новой!

Я вышла в глухой переулок. Все было как всегда, и все было по-другому. Мелкий дождь приятно, как пудра, падал на мои свежие розовые щеки. Затоптанные мостовые ласкали пятки ног под туфлями. Рыжее ночное парижское небо высилось надо мной, подобно шатру цыганского цирка. Я направлялась к шумной улице, к празднику.

Вдруг, когда я уже приближалась к концу глухого переулка, все стало еще легче, еще проще. Я была гибкой, подвижной. Мои плечи вдруг расслабились, освобождая шею и затылок, которые много лет были втиснуты в них так, что я уже забыла, каким приятным было мягкое веяние ветра по моим волосам на затылке. То, что находилось за моей спиной, так же мало пугало меня, как и то, что находилось впереди!

У меня была всего лишь еще одна цель: найти мать и задать ей вопросы.

– Ты помнишь случай, который произошел со мной, когда я была маленькой: я била отца, потому что он меня снимал, когда я собиралась писать?

– Да, такое было. Меня там не было, но я видела фильм. Тогда твой отец мне его показал. Кто тебе рассказал об этом?

– Никто. Я сама вспомнила. Меня наказали?

– Конечно. Возможно, тебя не поцеловали перед сном или что-то в этом роде, может, дали несколько шлепков по попке. Младенческое наказание, не более. В детстве ты была дикой.

– Сколько мне было лет?

– Это просто вспомнить. Твое первое лето во Франции. Отец вышел из санатория, он хотел познакомиться с тобой. Это был твой отец, в конце концов… Тебе было около полутора лет.

Она посмотрела на меня странным взглядом. Мне почудилось, что я вижу в ее глазах что-то наподобие удивления, сожаления – букет завядших, но все еще пахнущих цветов. Вероятно, тогда она начинала любить меня такой, какой я была, так мало похожей на ту, которую она хотела видеть.

Слишком поздно, мне уже нечего было делать с ее любовью.

Глухой переулок стал дорогой к моему личному раю, аллеей моей славы, каналом моей энергии, потоком моей радости. Я бы не удивилась, если бы этот омертвелый городской рукав превратился в место для фантастического парада. Маленький доктор вышел бы из ворот, увитых ветками. Он был бы в своей обычной одежде, но на голове его был бы сияющий блестками цилиндр, а в руке – длинный манежный кнут из золотистого муслина.

Подходите, дамы и господа! Подходите! Не бойтесь, спектакль бесплатный! Ничего не бойтесь, открывайте ворота и окна, дамы и господа! Приходите, и вы увидите то, чего никогда не видели! Дамы и господа, откройте свои глаза и уши, смотрите самый уникальный спектакль в мире!

Шлеп, гоп, хлоп! Тра-та-та! Бум-бах-бум!

Слушайте, люди добрые! Слушайте историю потевшей, которая больше не потеет, дрожавшей, которая больше не дрожит, кровоточившей, которая больше не кровоточит, страдавшей от вечно колотившегося сердца, которая больше не страдает. Подходите, подходите! Раздвигайте ее ноги, щупайте ее пульс, вскрывайте ее мозг. Без колебаний! Давайте, прошу вас, давайте, вы не найдете больше ничего плохого, ничего!

И теперь заметьте, дамы и господа! Это та женщина, которую вы видели проходящей мимо ваших домов раз за разом, годы подряд, съежившаяся, как эмбрион, та тень, которая мимоходом касалась ваших заборов, та нищенка, которая останавливалась, дрожа от страха, у ваших калиток, та несчастная, которая бежала, преследуемая страхом, и чуть не ломала ноги в промоинах вашего тротуара. Так вот, посмотрите, кем стала та сумасшедшая!

И в этот момент со стороны улицы длинным прыжком антилопы триумфально явилась бы я. Красивая! До умопомрачения! Для «Плейбоя», для рекламы чулок Dim. Свободная. Длинная шея, длинные руки, длинные ноги, высокая талия. Я, здоровая как бык, но все же с трогательной хрупкостью в суставах, щиколотках, коленях, бедрах, плечах, локтях и запястьях. Я, сильная, но все же нежная в уголках губ, глаз, у крыльев носа, в ложбинке шеи у затылка. Я, сияющая молодостью, буду подхвачена на бегу ошеломленной толпой. С распростертыми руками, белокурыми волосами, развевающимися, как расшитый узорами веер. Веселая, радостная! Одетая в свое свадебное платье, сшитое Маринетт, семейной портнихой, которая знала меня с рождения, которая всегда меня одевала, у которой были золотые руки, но которой потребовалось двадцать долгих примерок, чтобы сшить это платье.

Затем я стала бы передвигаться большими кошачьими шагами, плавно, медленно. Глухой переулок представлял бы собой сплошной газон, наполнявший все вокруг благоуханием свежескошенной травы. Там были бы все деревья, которые я любила: пальмы, гранаты, лавры, апельсины. Все мои любимые цветы, все животные, все ароматы. И шум моря в погожие дни – моря, которое подталкивает свои волны без устали, подобно трудолюбивым челнокам, работа которых состоит в том, чтобы соткать пляж.

Доктор поднял бы свой кнут, плотное плетение которого легко коснулось бы моих бедер, и пошло! Опасный прыжок, опасный двойной прыжок, опасный тройной прыжок, большой прыжок в сторону, стойка на руках, свеча, колесо, кульбит, мостик. Гоп! Гоп! Тут пируэт, там скачок! И опять гоп! Гоп, жете с батманом, кошачий шаг, перекрестный шаг, пируэт. И пошло! Кувырок! Я делала со своим телом все, что мне хотелось, оно подчинялось мне, вело меня, куда мне хотелось. Со мной рядом больше не было той мясной туши, вечно потеющей, дрожащей, того постоянного отвратительного убежища моего безумного духа.

Какая победа! Все рукоплескали. Публика забрасывала нас цветами!

Но дела шли совсем не так. Маленький доктор продолжал сидеть в своем кресле, прямой, неподвижный, бессловесный, едва ли не жестокий, порой насмешливый в своем поведении. А я, как хорошо выдрессированная собака, приходила и с благодарностью приносила ему мои собственные открытия. Как когда-то приносила матери камешки, надеясь, что в ее руках они превратятся в драгоценности. Мать не принимала мои воображаемые сокровища, в то время как доктор слушал мои рассказы, не шевелясь, но очень внимательно, таким образом помогая мне самой понять точное значение моих повествований.

Я открывала для себя свое здоровье, свое тело, силу командовать им, преимущество двигаться свободно. Я испытывала огромную радость.

Я открывала для себя ночное время, жадно ловила его. Рождество. Освещенные людные места. Шикарные магазины без покупателей, такие яркие внутри, демонстрирующие свои сокровища любопытным: вечерние платья, меха, шампанское, фуа-гра, украшения, орхидеи. Сияющие зимние тротуары. Чередование света и тьмы на улицах. Люди в ночи. Тепло друзей в зимнем холоде. Алкоголь. Мужчины. Сильное волнение от входа в здание для беглого осмотра множества мужчин, находящихся там, от выбора кого-то. Завоевание. Игра покорительницы, покоренной.

Я открывала для себя гостиничные номера, однокомнатные квартиры, небольшие апартаменты. Те мужчины – знали ли они, с кем делили постель эти несколько минут? Никто не догадывался, что важным для меня было лишь делать то, что мне до сих пор запрещали. Лишь этого я искала, но искала с поразительной жадностью. Получается, что это и означало «построить свою жизнь»? Как легко! Потом я убегала одна, и это был самое приятное мгновение. Я узнавала, что такое одиночество и утренняя заря. Мне не было страшно. Незнакомая улица, ощущение «греха» во всем теле, тьма везде, насколько хватает глаз, а мне не страшно. Четыре или пять часов утра. Мне предстояло поспать от силы час-два до того, как проснутся дети. Но я знала, что не буду чувствовать себя усталой, что завтра мне предстоит такое же удовольствие.