Была хорошая погода, солнце согревало мне спину. Я продолжала рисовать на песке нечто вроде больших змей в форме буквы S, которые пересекались одна с другой.

Сосо, какой красивой ты была однажды перед балом, когда вошла в мою комнату, чтобы показать свое платье. Я уже лежала в кровати. Ты была ослепительна: я никогда не видела никого более красивого, чем ты в тот вечер, – в том длинном белом платье, с широким поясом на талии, зеленым, как твои глаза, завязанным сзади. Ты кружилась, чтобы показать ширину юбки. Ты смеялась.

Я люблю тебя. Да, это так, я тебя люблю. Я пришла сюда, чтобы сказать тебе это раз и навсегда. Мне не стыдно говорить с тобой. Мне хорошо, когда я произношу и повторяю: я люблю тебя, я люблю тебя.

Я была рада, что произнесла эти три коротких слова, которые я подавляла в себе тысячу раз в течение жизни. Они накопились и в конце концов образовали, по-видимому, легкий комок, который подскакивал там и сям в моей голове, стесняющий, надоедливый, неуловимый. Должна была случиться эта ужасная смерть, это потрясение, которое она вызвала во мне, чтобы комок поднялся на поверхность сознания и поборол последнее сопротивление, последнюю защиту. Надо было удалиться от глухого переулка, уединиться в этом равнинном плоском месте, таком же плоском, как кушетка, но на этот раз залитом солнцем, чтобы набраться храбрости и услышать свой голос, произносящий эти три слова: «я» (я сама, сумасшедшая, не сумасшедшая, ребенок, женщина), «тебя» (мать, красавица, всезнающая, гордая, умалишенная, самоубийца), «люблю» (привязанность, согласие, теплота, объятие, ожидание радости, надежда на счастье).

Как хорошо было любить ее, наконец, в ярком весеннем свете, открыто, после жестокой борьбы, которую мы вели друг с другом – две ослепленные, вооруженные до зубов, с выпущенными когтями – на арене нашего социального класса! Сколько ударов она мне нанесла, сколько желчи излилось из меня! Какая дикость, какое взаимоистребление!

Если бы я не сошла с ума, я никогда не нашла бы выхода из этой истории. Она же отвергала свое сумасшествие до конца, до отъезда из Алжира. Но было слишком поздно, гангрена поразила ее до мозга костей. Она боялась восстать с помощью мятежных слов и жестов, она их не знала, ОНИ ей их не передали. Она даже оставила им возможность принять ее самоубийство за скрытый порок. И только мне она открыла свою тайну, свой «цирковой фокус»!

Глухой переулок – в последний раз, его низкие дома, тесно прижавшиеся друг к другу, потрескавшаяся мостовая, изрытые тротуары, забор, ступеньки в саду, приемная в стиле Генриха II, кабинет, гаргулья над балкой, кушетка, загадочный человечек.

– Доктор, я хочу рассчитаться с вами, я больше не буду приходить. Теперь я чувствую себя способной жить самостоятельно, я чувствую себя сильной. Мать передала мне внутреннее Нечто; вы дали мне анализ – получилось полное равновесие, благодарю вас.

– Не за что меня благодарить, вы сами пришли искать то, что вы нашли. Без вас я ничего не смог бы сделать.

– До свидания, доктор.

– До свидания, мадам. Я в вашем распоряжении в любое время, буду рад получить от вас известия, если сочтете нужным сообщить их мне.

Чертов человечек, сохранил маску до конца.

Двери за мной закрываются. Впереди глухой переулок, улица, город, страна, Земля и такое же огромное желание жить и созидать, как она.

Через несколько дней наступил май 1968 года.