Алисон, сама того не сознавая, опустила глаза и замерла, неотрывно глядя на темный треугольник волос внизу живота. Возбужденная мужская плоть вздымалась, словно молодое дерево, мощная, напряженная, пугающая.

Словно почувствовав, что она не спит, Джафар посмотрел на нее и, увидев потрясенное лицо девушки, улыбнулся.

— Очень тяжело спать с женщиной и не касаться ее, — сухо объяснил он. — Нежелательные последствия.

Алисон хотелось спрятать пылающее лицо в ладонях, но отвернуться не было сил. Его взгляд неотразимо притягивал, не давая отвести глаза.

Наконец Джафар спокойно, не спеша, по-прежнему наблюдая за Алисон, потянулся к тунике. В чувственных хищных глазах горело желание. И хотя Джафар не притронулся к ней, она всем существом чувствовала обещание жгучих ласк.

Только сверхъестественным усилием воли удалось ей повернуться спиной. Она молча поклялась, что не отдастся этому человеку, и однако при виде его наготы она еще острее осознала странные непостижимые, волнующие муки желания.

Постоянное состояние напряжения, в котором она находилась, достигло предела чуть позже, этим же утром. Она в десятый раз пробовала читать один из французских журналов, но вид обнаженного Джафара продолжал преследовать ее, уничтожая все попытки сосредоточиться. Наконец, отчаявшись, Алисон с тихим проклятием вскочила и швырнула ни в чем не повинный журнал через весь шатер, едва не попав в Махмуда, как раз появившегося на пороге. Мальчик, испуганно вскрикнув, уронил кувшин с водой и съежился, подняв руку, словно пытаясь загородиться от удара.

Конечно, журнал пролетел мимо, но Алисон, полная раскаяния, бросилась к ребенку:

— О, Махмуд, прости меня! Я не заметила, что ты вошел! Прости…

Она шагнула к нему, протягивая руки, но слуга растянулся на полу, прикрывая руками голову. Алисон замерла: худое тельце тряслось, как в ознобе. Девушка, ужаснувшись, встала на колени рядом с мальчиком и нерешительно коснулась его плеча.

— Махмуд, мне очень жаль. Пожалуйста, встань. Прости, что напугала тебя. Я вовсе не хотела бросить в тебя журналом. Пожалуйста, поверь.

Прошло несколько минут, прежде чем мальчик настороженно приподнял голову и взглянул на Алисон. На побелевшем личике ярко краснел уродливый шрам. Глаза испуганно блестели.

— Ты… не хотела меня побить?

— Нет, конечно, нет! За что?

— Но я уронил кувшин…

— Только потому, что я тебя испугала.

Она нагнулась и, подняв глиняный кувшин, протянула мальчику.

— Видишь, он совсем целый. А если бы и разбился, все равно не ты виноват, а я. Не имела права срывать на тебе свое плохое настроение. Если сделаю это еще раз, ты меня хорошенько отругай.

Потрясенный Махмуд приоткрыл рот и медленно поднялся на колени.

— Я никогда бы не осмелился на такое. Повелитель будет очень недоволен, если я скажу хотя бы слово против тебя, госпожа.

Алисон слегка улыбнулась.

— Тебе следовало бы познакомиться с моим слугой Чандом. Он все время либо спорит со мной, либо ругает. Кудахчет, словно курица-наседка.

— И ты ни разу его не побила?

— Господи, конечно, нет. Я вообще никого не бью. Зачем?

— Но это твое право. Хозяин может ударить слугу и даже убить, если захочет!

— Таков обычай твоей страны, но не моей. Мне бы и в голову не пришло ударить Чанда.

— Но моя французская хозяйка била меня много раз! — недоуменно пробормотал Махмуд.

Алисон сразу стала серьезной.

— Не все французы такие. Я ни за что не ударю тебя, Махмуд. Никогда. Даже если разобьешь сотню кувшинов. Тебе нечего меня бояться.

— Я вовсе не боюсь! — При этих словах мальчик храбро выпятил тощую грудь и угрюмо насупился.

— Нет… конечно, нет, — заверила Алисон, поняв свою ошибку. Махмуд резко поднялся и, потеряв равновесие, едва не упал. Алисон поспешно схватила его за руку. Он смущенно поглядел на девушку и повесил голову. Алисон поняла, что малыш стесняется своей искалеченной ноги, и горячее сочувствие затопило ее душу.

Притворившись, что ничего не заметила, Алисон вручила ему кувшин. Махмуд, отвернув лицо, пробормотал благодарность, повернулся и захромал прочь.

Проводив его взглядом, Алисон медленно встала. До сих пор она никогда не замечала, что Махмуд старался не показывать ей шрам. Но разве до того ей было? С самого появления в лагере берберов она думала лишь о себе, а все мысли были сосредоточены либо на планах побега, либо на угрозе, которую представлял для нее Джафар.

Какой же бесчувственной она была все это время! Девушка бросилась в спальню и увидела, что Махмуд наполняет кувшин водой для мытья.

— А твой хозяин? — спросила она небрежно, пытаясь скрыть интерес. — Джафар когда-нибудь бил тебя?

Махмуд презрительно хмыкнул и энергично затряс головой.

— Никогда повелитель не поднял на меня руку! Он даже спас меня от французов и новых мучений!

— О Махмуд…

Алисон почувствовала, как перехватило горло от сознания того, сколько пришлось перенести этому ребенку. Ей так хотелось утешить его, обнять костлявое тельце, пообещать, что больше ему не придется страдать. Но даже если мальчик и примет утешение от чужачки, неверной, что весьма сомнительно, Алисон все равно не сможет сдержать слово. Судьба Махмуда, как и ее собственная, — в руках безжалостного варвара, и неизвестно, чем все закончится.

— А твоя семья? — тихо спросила она. — У тебя нет родителей?

Изуродованное шрамом личико стало задумчивым.

— Отца у меня нет. А мать… мать увезли французы. Не знаю, что с ней сталось.

— Значит, тебе некому помочь?

— Мне не нужна помощь ни от кого, кроме моего повелителя Джафара.

Тон мальчика вновь стал враждебным, поэтому Алисон не пыталась больше уговаривать его и выказывать непрошенное сочувствие. Предоставив Махмуду заниматься делами, Алисон подошла к выходу из шатра и уселась на ковре.

Вдалеке, за границами лагеря, простиралась безбрежная пустыня — огромное море негостеприимного желтого песка, унылое и непривлекательное для глаза европейца место. Ни малейшего ветерка, чтобы охладить лицо. Несмотря на раннее утро, серебристое марево поднималось от сухой, горячей земли. В безоблачном небе висело беспощадное солнце.

Но, как ни странно, эта бесплодная земля больше не казалась Алисон такой жестокой, как несколько минут назад. Узнав о горестях Махмуда, она поняла, что тяготы ее заточения переносить куда легче.

Сердце сжимала боль при воспоминании о том, как корчился в страхе ребенок. Ничто в жизни не наполняло ее таким стыдом. А трогательное достоинство, с которым он утверждал, что не боится, хотя пытался спрятать от нее хромую ногу и ужасный шрам…