Да, они славили Вождя и Учителя, но в них было нечто новое, опасное для Сталина. Не только он, Генералиссимус, но и они чувствовали себя победителями. Они начали испытывать гордость не только за страну, но и за себя. Кроме того, война приучила их к самостоятельности. Появилось основание для роста чувства собственного достоинства, люди переставали чувствовать себя «винтиками». Но самостоятельность была самым страшным преступлением в глазах Сталина. Все идущее снизу должно было получать одобрение сверху. Его, Сталина, согласие требовалось на все. Возможно, именно здесь обозначилась та роковая черта, преступив которую ленинградские руководители вызвали гнев вождя и смертоносную вспышку политического террора в условиях едва ли не абсолютной лояльности населения страны режиму самовластия.

Байбаков никогда не работал в Ленинграде, с руководством этого города и области не имел прямых контактов. Но вот с Госпланом и его председателем Вознесенским министр нефтяной промышленности, как и любой министр, не мог не быть связан по службе. Кто, как не глава Госплана, выступал защитником общегосударственных интересов, укрощая ведомственный эгоизм, и к кому, как не к нему, по разным поводам апеллировали, а то и шли на поклон отраслевые «генералы». Сталин до известных пор считал, что никто лучше, чем Вознесенский, не справится с этой работой. Писатель Константин Симонов со слов министра путей сообщения И. В. Ковалева записал такие высказывания Сталина о Вознесенском:

«Вот Вознесенский, чем он отличается в положительную сторону от других заведующих, — как объяснил мне Ковалев, Сталин иногда так иронически “заведующими” называл членов Политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных им министерств. — Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. Даже если остаются не согласными друг с другом, все равно согласовывают на бумаге и приносят согласованное. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я не могу все знать. Я обращаю внимание на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Хотят сделать из меня факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского».

Был ли Вознесенский действительно здравомыслящим экономистом, противостоящим консерваторам из Политбюро, за что якобы и поплатился? Нет, едва ли он относился благосклонно к децентрализации или рыночным механизмам. Настоящей причиной его падения, полагает историк Олег Хлевнюк, была утрата им в глазах Сталина репутации «честного» администратора, сигнализирующего наверх о реальном положении дел. Сталин ценил председателя Госплана за неуступчивость в принципиальных вопросах, за то, что в ущерб делу с Вознесенским было невозможно «договориться».

Таким же — твердым, непоколебимым, но и резким, неуравновешенным — Вознесенского запомнил Я. Е. Чадаев, занимавший пост управляющего делами Совета министров: «Николай Алексеевич работал с исключительной энергией, быстро и эффективно решал возникавшие проблемы. Но не умел скрывать своего настроения, был слишком вспыльчив. Причем плохое настроение проявлялось крайней раздражительностью, высокомерием и заносчивостью. Но когда Вознесенский был в хорошем настроении, он был остроумен, жизнерадостен, весел, любезен. В его манере держать себя, в беседах проявлялись его образованность, начитанность, высокая культура. Но такие мгновения были довольно редки. Они проскальзывали как искры, а затем Вознесенский опять становился мрачным, несдержанным и колючим. Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг он внезапно не вскипит, не обрушит на собеседника едкого сарказма, издевательской реплики».

Николай Алексеевич Вознесенский. 1930-е. РГАСПИ

Эту характеристику подтверждает и А. И. Микоян: «Как человек Вознесенский имел заметные недостатки. Например, амбициозность, высокомерие. В тесном кругу узкого Политбюро это было заметно всем».

Судьбу тех, кто попал под каток «Ленинградского дела», Байбаков даже в своем ближнем кругу остерегался обсуждать. «Лишние» разговоры дорого обходились. В конце жизни он скажет: «Я работал с тремя гениями — Вознесенским, Косыгиным и Сталиным».

Николай Вознесенский был арестован 27 октября 1949 года и 30 сентября 1950-го расстрелян. Значит, Байбаков работал с ним никак не меньше десяти лет, с того момента, как в 1939-м стал заместителем наркома нефтяной промышленности. Причем действительно работал! Был тесно связан делами, часто бывал у него в кабинете, едва ли не ежедневно говорил с ним по телефону, ценил его и уважал и, видимо, сам был им ценим и уважаем — вполне достаточно, чтобы быть зачисленным в «подручные», «приспешники» и «сообщники» со всеми вытекающими отсюда последствиями. И тогда вместо «гения» был бы «долгое время маскировавшийся враг», а вместо горделивой причастности к выдающемуся советскому экономисту — слезное раскаяние и мольба о пощаде.

Через пять лет после расстрела Вознесенского Байбаков займет его кресло — возглавит Госплан.

Не приобрел и не потерял

С завершением «Ленинградского дела» начались перестановки в Политбюро и стал формироваться новый баланс сил. После расправы с «ленинградцами» заметно усилились Л. П. Берия и Г. М. Маленков. Последний спустя годы, в июне 1957-го, на пленуме ЦК КПСС станет взволнованно отвергать обвинения Хрущева в его, Маленкова, причастности к «Ленинградскому делу»: «Никогда организатором “Ленинградского дела” я не был, это легко установить, да и здесь достаточно товарищей, которые могут сказать, что все это делалось по личному указанию тов. Сталина». На том же настаивает и Андрей Маленков в книге об отце: «Многие обстоятельства “Ленинградского дела” до сих пор не прояснены. Но вот что мне удалось выяснить из уже обнародованных источников и рассказов отца. Прежде всего: Маленков был единственным членом Политбюро, который голосовал против осуждения А. А. Кузнецова и председателя Госплана Н. А. Вознесенского (он, кстати, проходил не по “Ленинградскому делу”, как принято считать, а по делу “работников Госплана”). <…> У меня же в памяти другое свидетельство отца, отличающееся от официальной версии. Однажды, по словам Георгия Максимилиановича, Сталин спросил его: “Вознесенский отправлен на Урал? Позаботьтесь, чтобы ему дали хорошую работу”. Тогда же отец сообщил Сталину, что Вознесенского отправили на Урал в холодном вагоне без зимней одежды, и он замерз в пути. Явилось ли это новостью для Сталина, или в его “заботе” о Вознесенском была игра? Отец считал, что правдоподобней первое предположение. Очевидно, Сталина намеренно дезинформировали о судьбе Вознесенского, которого он очень ценил как специалиста».

Теперь уже документально установлено, что не Маленков и Берия были инициаторами «Ленинградского дела», а лично Сталин. Но