Той ночью мы проделали это трижды. После первого раза мы не раскатились. Я не ускользнул от него. Он прижимал меня к себе, и я поглаживал его гладкое бедро, поросшее редкими волосками. Я ощущал запах его пота, резкий, но не противный. Мы полежали так минут десять, а может, и больше. После чего он сказал:

— Ты готов еще раз?

К тому моменту, как я оделся, его квартира уже не казалась мне чужой. Нет, это не была комфортабельная или даже просто уютная квартира — комната, выходящая на глухую стену соседнего дома, в белом кирпичном здании из тех, что строились в спешном порядке в начале шестидесятых. Из мебели в ней была тахта на деревянной платформе, покрытая лоскутным покрывалом, стереопроигрыватель, телевизор и невероятных размеров черный диван, с восходом солнца методично принимавшийся за свою каждодневную работу по вбиранию в себя и того скудного света, что кое-как просачивался сюда через единственное окно. На стене в серебряной рамке висела репродукция картины Матисса, изображавшая пеструю, щедро задрапированную комнату, совершенно пустую, если не считать трех кинжалообразных золотых рыбок, висящих в ярко-голубом сосуде. Квартира Эрика была похожа на приемную врача. Она мало что говорила об обитателе, кроме разве что едва уловимого присутствия легкой грусти. Тем не менее к тому моменту, как я оделся, записал его телефон и оставил свой на обрывке газеты, квартира приобрела некоторую материальность. Оставшись такой же бесцветной, как тогда, когда мы только вошли, она все-таки превратилась в место, где кто-то живет. На телефоне, указывая на неслышное сообщение, мигал красный индикатор автоответчика.

Стоя в дверях, я послал Эрику воздушный поцелуй, шепнул «пока» и, спустившись на три пролета, оказался на улице.

Обычно это был мой самый любимый момент — когда после секса я возвращался наконец к самому себе, все еще молодой, здоровый и имеющий право идти куда вздумается. Но на этот раз я чувствовал себя каким-то бесплотным и раздраженным. Я никак не мог собраться, совпасть с самим собой. Двадцать четвертая улица беззвучно тонула в потоке темно-желтого света. Мимо меня проплыла одинокая проститутка в черных чулках и меховом жакете; на витрине круглосуточного киоска красовались апельсины, восковые яблоки и гвоздики, выкрашенные в зеленый цвет ко Дню святого Патрика. Меня переполняло телесное удовольствие, каким-то образом тонко соседствующее с печалью. Что-то было потеряно, во всяком случае на время, некая степень свободы. Я прошел пешком двадцать кварталов, но так и не смог стряхнуть с себя это ощущение. Оно следовало за мной неотступно, как вор.

Я вернулся домой уже после четырех. Клэр спала. Вечером, когда мы увиделись, я не стал подробно рассказывать об Эрике. Привычным обертоном наших с ней разговоров о мужчинах была несколько пренебрежительная ирония, и я не представлял, как рассказать ей о таком человеке, как Эрик. Не то чтобы я влюбился, но все-таки вчерашний секс принципиально отличался от обычной клоунады, кошмара или скуки.

— Ты какой-то молчаливый сегодня, — сказала Клэр. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось.

Мы сидели на диване, потягивая «Перно». Это было наше последнее пристрастие. Краткая, но безграничная преданность какому-нибудь экзотическому ликеру вошла у нас в привычку.

— Обычно ты не такой сдержанный! — заметила Клэр. — Или этот парень имеет шанс превратиться в кого-то особенного? Что именно ты скрываешь?

— «Этот парень» — очередной несостоявшийся актер, смешивающий коктейли в аду. И как оказалось, великий трахальщик.

— Дорогой, такими вещами не разбрасываются, — сказала она. — Последний раз судьба сводила меня с великим трахальщиком — дай бог памяти — в 1979 году. Так что, пожалуйста, давай чуть подробнее. Давай, давай! Никаких секретов от тетушки Клэр!

Она сделала большой глоток ликера, и я почувствовал, что за ее дружеским горячим участием скрывается примитивный страх — страх, что я уйду от нее, потеряюсь в любви. Тень этого страха мелькнула в ее глазах, обозначилась в складках губ, сжавшихся с явным неодобрением, чего не смогла утаить даже густая ярко-красная помада.

— Дорогая, есть такие области, куда невозможно путешествовать вдвоем, даже с лучшим другом, — сказал я.

— Неправда, — возразила она. — Тем более что ты и сам в это не веришь. Тебя просто смущает тема. Разве нет?

У нас с Клэр не было секретов друг от друга, что придавало нашим отношениям пьянящую безумноватую остроту. Возможно, это было нашей попыткой восполнить те знания, которые другие пары извлекают из секса. Мы рассказывали друг другу все во всех подробностях. Нам были известны все наши грехи, все самые позорные фантазии, обманы и самообманы. Мы в деталях описывали друг другу свои сексуальные связи и знали, как у кого работает желудок.

И вот теперь впервые за все время нашего знакомства мне захотелось нечто утаить. Я сам не вполне понимал почему. Может быть, мне не хотелось расставаться именно с этим отсутствием определенности. Эрик изумил меня своей трепетной умелостью, тронул пугающей бодростью и сомнительными перспективами. И в то же время что-то в нем меня раздражало. Я сам не разобрался еще в своих ощущениях и не хотел пока ничего определять и формулировать. Может быть, я боялся, что, определив, я как бы законсервирую ситуацию, лишу ее возможности перерасти во что-то другое. Возможно, я был прав.

Но в тот вечер я решил не настаивать на своем праве иметь секреты. Я тоже боялся одиночества и чувства оставленности, а кроме того понимал, что никогда не свяжу свою жизнь с Эриком. Наш роман в лучшем случае мог стать ступенью на пути к чему-то неопределимому, лежавшему за кругом того домашнего тепла, что я делил с Клэр. Я любил ее больше всех на свете, ближе ее у меня никого не было.

И поэтому я рассказал ей все. Тем более что, как выяснилось, рассказывать-то было особенно нечего. Когда я закончил свою историю, Клэр сказала:

— Дорогой, ты просто нашел своего Доктора Филгуда.[19]

Она пропела несколько строчек из песенки Ареты:

Don't call me no doctor,

filling me up with all of them pills,

I got me a man named Dr. Feelgood,

makes me feel real gooo-oood.[20]

Это показалось мне верным определением, по крайней мере на тот момент. Эрик — это Доктор Филгуд. Так и пошло с того вечера. Чем дальше, тем больше подходило ему это имя. Наши сестринские отношения с Клэр остались незамутненными. Я нашел себе неплохую вещицу на стороне. Клэр рекомендовала пользоваться этой ситуацией, пока она сама себя не исчерпает, тем более что, как показывает опыт, долгими подобные загулы не бывают. Мне показалось, что это мудрый совет.