• Если с чем-то не справилась, значит, я плохая, потому что…

• Если я сделала много ошибок в этих ролях, то в них точно нет для меня никакого удовольствия, потому что…

• Если я не добилась каких-то важных для меня результатов в этом периоде, то нет смысла его ценить, потому что…

• Если я не стану требовать от себя больших результатов в этих ролях каждый момент своей жизни, то буду ничтожеством, неполноценной на фоне других, плохим человеком, потому что…

• Если я не стала выдающейся в чем-то в этот период, то даже если я ощущаю себя хорошо в этих ролях, то все зря, потому что…

Ищем у себя такие вредные и неадекватные убеждения, выписываем. Смотрим и удивляемся, откуда этот мусор у нас в голове взялся и как сделать так, чтобы он больше не мешал нашей жизни.

Если женщина… Нет. Не так. Когда женщина после тридцати говорит, что у нее проблемы почти во всех областях, то зачастую она подразумевает не только пусто́ты в этих частях своей жизни. Не только то, что у нее не получается что-то реализовать…

Она говорит о пусто́тах в собственном Я. О том, что не может стать собой в том объеме, в котором бы глубинно хотела. Например, не может полноценно прожить часть своей идентичности, связанную с материнством, профессиональной реализацией, замужеством и прочим. Она не может стать собой в той мере, в какой чувствует, что сумела бы. И страдает не потому, что у нее не получается выйти замуж или родить ребенка. Она страдает о той пустоте в частях души и психики, которые неприкаянные внутри и никак не могут стать ею. Она не может это прожить. А не просто про то, что ей хочется стирать пеленки или готовить мужу ужин.

Зачастую она проживает это буквально как то, что эти части ее Я есть внутри, но они мертвы, безжизненны, запрещены или не востребованы миром. Она мается в попытках оживить их, дать им право быть или разрешить себе их жить. И сильная боль невозможности там, где женщина в силу объективной реальности не может прожить некоторые части своего Я и вынуждена смириться с этим, одновременно осознавая, что это не делает ее неполноценной. Да. Чего-то ей не дано пережить и присоединить к себе, но ее Я богато другими частями и возможностями. И вот после тридцати голос этих частей из еле слышимого становится все отчетливее.

Например, увидит, что в этих отношениях совсем незаметно потерялись ее свобода, сексуальность, эмоциональность, страстность и пр. Она вдруг обнаруживает себя совсем не той, которая «заходила» в отношения. И не потому, что дети и возраст. А потому, что рядом именно с этим мужчиной приходилось ужимать «свой размерчик». Она не понимает, как так получилось и когда она это выбрала. Меньше хотеть. Меньше чувствовать. Меньше претендовать. Меньше выражать саму себя. Меньше нравиться другим.

И в какой-то момент начинает ощущать себя своей тенью. И, находя лишь случайно свои забытые части, горько плачет. Она тоскует по своему настоящему и природному размеру, бывшему у нее когда-то. И усохшему в отношениях с мужчиной, который что-то сделал с ее свободой, радостью, эмоциональностью, страстью к жизни, потенциалом. Точнее, конечно, она сама что-то с ними сделала в этих отношениях.

Она может с удивлением понять, что устала, истощилась и перенапряглась, потому что делает много того, что на самом деле не доставляет ей удовольствия и радости. Она бежала и достигала, справлялась и играла много ролей, но в своем четвертом десятилетии может ощутить себя разочарованной и опустошенной. Ей непонятно, куда теперь бежать и кому что доказывать. Эту усталость и неудовлетворенность мало кто из нас может оценить. Ведь иногда это значит, что все, куда мы шли и во что вкладывались, – не то. Но на самом деле они – проводники, которые, пожалуй, впервые в жизни позволят сознательно и собственными усилиями двигаться к нашему Я. Они шепчут нам, что пора оставить то, к чему мы подстраивались. То, во что в себе верили. То, чему пытались соответствовать и во что играли.

Поиски истины, которую мы пытались добыть снаружи, все больше перемещаются внутрь нас самих.

Вместо ориентации на мнения других о себе, которые были важны на этапе молодости, мы все больше начинаем сами себя оценивать и доверять себе в этом.

Вместо соответствия чужим требованиям мы находим свои критерии, с чем нам важно быть в согласии.

С тридцати до сорока лет Красная Шапка резко обнаруживает, что все, что она знала про себя, оказывается уже неактуальным. Еще вчера она хотела быть хорошей, правильной, умной и уверенной в себе. Она все время вела себя так. Натягивала себя на эти критерии во всех областях жизни, желая быть хорошей женой, правильной матерью и самостоятельной дочерью. Ну, например. Она была искренне уверена, что именно такая и есть. После тридцати это часто оказывается вообще не так. Она с удивлением, растерянностью и ужасом видит свои другие части. Жизнь показывает ей, что в ней есть много уязвимости, которую она отрицает и боится. Что в ней есть трепетная инфантильная и зависимая часть. Еще она оказывается стервозной женой, не выносящей в чем-то совместности. А уж как она боится и стыдится своей злой части, которая просыпается в отношениях с ребенком и вообще не вписывается в образ идеальной матери.

Или вот. Красная Шапка в молодости все время боролась с родителями, окружающими, обществом и его установками, которые, конечно же, мешали ей быть свободной и счастливой. И знала про себя, что она прямая и принципиальная, смелая и активная. А после тридцати вдруг оказывается, что все не так однозначно в мире и отношениях, чтобы всем смело и правдиво высказываться в лицо. Опыт добавляет мудрости, а Шапка учится проявлять свои разные части. В том числе бережность, заботу и внимание, которые раньше не давала себе проявлять.

Или все наоборот. Всю жизнь Красная Шапка считала себя слабой, зависимой и пассивной. Но присвоение опыта и опора на реальность позволят ей признать, что сильной, упорной и настойчивой, когда надо, она тоже умеет быть. И это тоже она.

В общем, в период с тридцати до сорока лет у нас уже больше способности осмыслять и ассимилировать жизненный опыт, делая его ценной опорой для будущей жизни. Мы уже можем проводить упорную работу по обнаружению своей уникальности среди других людей. Причем не путем нарциссического сравнения, в котором либо «я вся такая из себя уникальная, каких на свете не сыскать», либо «обыденно-простая, каких миллионы», а производя сложную сборку своей идентичности, в которой собственное Я представляется калейдоскопом увиденных и присвоенных особенностей, какие есть только у нас. Мы уже можем выдерживать себя разных, себя сложных и себя очень неоднозначных. Способны принимать себя целиком, не ведя с собой истощающую борьбу и бесконечную войну только за одну полярность, которая раньше была всеми нами. Мы учимся любить себя в разных проявлениях. И это та любовь, которую, возможно, мы никогда к себе не чувствовали, но так жаждем обрести…