— Я говорю только то, что знаю.

— И какое место во всем этом занимает Вейсс?

Эли пожал плечами.

— А что предприняла полиция государственной безопасности, когда вы заявили об угрозах?

— Они обещали организовать охрану синагоги на период визита и обеспечить безопасность министра иностранных дел.

— Ты разговаривал с Силланпяя?

— Да, с инспектором Силланпяя.

— Вы связывались с посольством Израиля или оттуда кто-то связывался с вами?

Эли посмотрел на меня с раздражением:

— Ты что, меня допрашиваешь? Ты хоть и полицейский, но все-таки мой младший брат.

— Я хочу понять, во что ты ввязался и насколько сильно влип. Ты контактировал с посольством?

— Мы вместе с Зильбертштейном один раз встречались с послом и начальником службы безопасности посольства.

— С какой целью?

— Мы проводили консультации о визите министра иностранных дел и подготовке к нему.

— Посол говорил что-нибудь о каких-то связанных с визитом опасностях?

Эли на минуту задумался. По природе он был человеком чувствительным, вполне довольным собой и не хотел рисковать ничем из того, чего достиг. Сейчас речь шла о деле более серьезном, чем случайная связь с женщиной на восточном ковре в офисе или на столе в кабинете.

Он однажды рассказал эту историю в сауне в полицейском доме отдыха, куда мы ездили с ним и одним моим сотрудником. Разговорился не по пьянке, а чтобы придать себе значимость в компании дюжих полицейских. Позже он говорил, что в течение двух недель каждый вечер ходил в синагогу просить у Бога прощения не за свой поступок, а за то, что распустил язык.

— Зильберштейн рассказал, что через «Моссад» — вернее, он не называл «Моссад», а говорил о службе безопасности — поступила информация, будто в Хельсинки проживают арабы, связанные с террористическими организациями, двое из которых подозреваются в организации нескольких взрывов, направленных против евреев. Теперь ты, наверное, понимаешь, почему мы были обеспокоены. Сюда направляется министр иностранных дел Израиля, и в то же время тут скрываются под чужими именами отъявленные террористы, о которых известно, что они приобрели взрывчатку и оружие в России.

— Если «Моссад» знал, что здесь есть террористы, почему же он заодно не сообщил, кто они?

— Возможно, и сообщил, но только полиции государственной безопасности.

Эли посмотрел на свои шикарные часы. Ему их подарила на день рождения жена. Они были вдвое дороже «тойоты» комиссара Тойволы.

— Я обещал быть дома до десяти.

Я знал, что веду себя с Эли грубо. Но хотел выяснить еще одну вещь.

— Когда тебя выбрали заниматься безопасностью общины?

— Это было примерно месяца полтора назад.

— Тогда уже было известно о визите министра иностранных дел Израиля, да?

— Да. Для подготовки такого визита требуется несколько месяцев, поскольку…

Эли был неглуп. Он повернулся, чтобы посмотреть на меня.

— Почему ты спрашиваешь? Ты считаешь, что все это было спланировано, чтобы…

— Спокойной ночи, Эли.

Я вышел из машины и захлопнул дверь.

Прошлой ночью я спал всего несколько часов, да и то неважно. Я устал.

Сделал себе бутерброд с яйцом, несколько мгновений послушал Билли Холидея и заснул. Этой ночью я не играл в настольный теннис с красивой израильтянкой в военной форме, нет, я играл с Кармелой Мейер. Она была без одежды, и игра ей плохо удавалась. Я подрезал мячик резким ударом, и он застрял между дынек Кармелы. Именно в тот момент, когда я извлекал его из грудей, в которых мяч накрепко засел, зазвонил телефон. Моя рука как раз заполнилась телесами Кармелы. Я не хотел просыпаться. Но звонивший был прожженным садистом.

Отвечая, я посмотрел на часы. Десять минут восьмого. У меня было ощущение, что я не спал вовсе. Звонил Симолин.

— Хорошая новость, есть информация о двоюродном брате Хамида. По телефону сообщили, что Таги снимал однокомнатную квартиру в Каллио. Звонил хозяин квартиры, сдававший ее Таги. Он читал утром «Хелсингин Саномат» и опознал убитого. Я пообещал вскоре приехать.

— Как скоро?

— Могу тебя захватить. Я в Пасиле.

— Спасибо. Через полчаса перед домом.

— До встречи… и сорри, что разбудил.

Квартира, которую снимал Таги Хамид, располагалась в старом многоэтажном доме на улице Тойнен Линья, напротив здания администрации района Каллио. Хозяин квартиры — худой мужчина лет семидесяти — поджидал нас перед домом, сидя в машине. У него был новехонький серебристо-серый «вольво». Он следил за нами глазами, но вышел из машины, только когда мы остановились. На нем был шуршавший при ходьбе спортивный костюм. Он явно не сочетался с представительским классом автомобиля. Под мышкой у него торчала пластиковая папка для документов.

— Харьюмаа? — на всякий случай спросил я.

— Да, а вы, как я понимаю, из криминальной полиции… Я вам верю, но тем не менее на всякий случай я взглянул бы на ваши документы, если не возражаете.

Я показал свое удостоверение, Симолин тоже.

— Речь идет о таких серьезных вещах, что легкомыслие недопустимо.

Он так крепко сжимал свою папку, как будто в ней содержались поистине великие тайны.

Я подтвердил, что он прав. Легкомыслие не имело никаких оправданий.

Харьюмаа принялся перелистывать бумаги в папке, периодически слюнявя палец. По-видимому, он страдал псориазом, поскольку ноготь у него на пальце изогнулся в виде орлиного когтя. Он показал нам договор аренды квартиры, удерживая папку на безопасном расстоянии. Я успел заметить, что экземпляр договора с Хамидом не был подлинником. Похоже, Харьюмаа был состоятельным человеком, который неплохо зарабатывал на сдаче своих квартир.

— Вот он, — сказал Харьюмаа, голос и руки у него дрожали, он отпрянул назад, когда я попытался взять папку в руки.

— Можно посмотреть на него поближе?

Немного помешкав, Харьюмаа приблизился.

Я просмотрел бумагу. Договор был заключен чуть больше двух месяцев назад, и в графе «срок аренды» было указано «без ограничения срока с предупреждением о расторжении договора за два месяца». В качестве залога Харьюмаа затребовал с Хамида плату за три месяца — 1350 евро.

Площадь квартиры составляла восемнадцать квадратных метров.

— Я всегда стараюсь помочь людям, вот и иду на уступки. Это, наверное, последний раз, когда я сдал квартиру иностранцу. Плата за месяц осталась недополученной.

Он посмотрел на меня, как будто прося о сочувствии своей несчастной судьбе.