Мэйв кивнула, будто бы ровно это и ожидала от меня услышать.

— Помнишь, когда папа и Андреа поженились?

— Конечно. — Она меня даже не слушала.

— Странно, но в моей памяти свадьба и похороны всегда смешиваются.

— У меня то же самое. Думаю, все дело в цветах.

— Как по-твоему, он ее любил?

— Андреа? — переспросил я, как будто речь могла идти о ком-то еще. — Нет, конечно.

Мэйв снова кивнула и выдохнула длинную струю дыма в открытое окно.

— Думаю, он просто устал от одиночества, только и всего. У него в душе зияла дыра, а Андреа всегда была поблизости и все повторяла, что она — тот самый человек, который заполнит брешь, и однажды он просто решил ей поверить.

— Или ему просто надоело это выслушивать.

— Думаешь, он женился на ней, просто чтобы она заткнулась?

Я пожал плечами.

— Он женился на ней, чтобы положить конец разговорам о том, стоит им пожениться или нет, — как только я это произнес, то понял, что именно мы обсуждаем.

— То есть ты любишь Селесту и хочешь провести с ней всю свою жизнь, — это не звучало как вопрос. Мэйв просто подводила черту, проясняла.

Я не женюсь этим летом. Мысль о женитьбе ускользнула так же быстро и бесследно, как и появилась, и чувство, оставшееся у меня, было ровно таким, каким я его себе и представлял: печаль, восторг, утрата.

— Нет. Ничего подобного.

Какое-то время мы обдумывали эти слова.

— Ты уверен?

Я кивнул, прикурил вторую сигарету.

— Почему мы никогда не обсуждаем твои сердечные дела? Мне бы это очень помогло.

— Мне бы тоже, — сказала Мэйв. — Но у меня в этом плане по нулям.

Я посмотрел ей в глаза.

— Я тебе не верю.

И тут моя сестра, которая в гляделки и у совы бы выиграла, отвела взгляд:

— Придется поверить.

* * *

После того как я вернулся из Дженкинтауна, Селеста решила, что во всем виновата Мэйв:

— Она сказала тебе порвать со мной за три недели до выпуска? Кто так поступает?

Мы были в моей квартире. Я сказал, чтобы она не приезжала, что я сяду на поезд, приеду и мы поговорим, но она ответила, что это нелепо: «Мы не будем разговаривать в присутствии моей соседки».

— Мэйв ничего мне не советовала. Вообще ничего. Она просто меня выслушала.

— Она сказала, чтобы ты не женился на мне.

— Ничего подобного.

— Все равно — кто обсуждает подобные вещи с сестрой? Думаешь, когда мой брат решал, поступать ему на дантиста или нет, он приехал в Бронкс, чтобы мы могли это обсудить? Люди так не делают. Это ненормально.

— Может, он и не стал бы ничего с тобой обсуждать. — Я почувствовал легкий укол раздражения и позволил ему перерасти в гнев: гнев куда приятнее чувства вины. — Возможно, потому что знал: ты не станешь его слушать. Или он мог обсудить это с родителями, потому что у вас есть родители. А у меня есть Мэйв, ясно? И хватит об этом.

Селеста почувствовала, что теряет преимущество, и сменила курс, как маленькая лодка под порывом ветра.

— О, Дэнни. — Она положила руку мне на плечо.

— Хватит, серьезно, — сказал я, будто это я был пострадавшей стороной. — Ничего не получится. И никто в этом не виноват. Просто время неподходящее.

И за эту короткую примирительную фразу, вырвавшуюся из воздуха, она еще раз легла со мной в постель. Потом она сказала, что хочет остаться на ночь, что уедет рано утром, но я ответил отказом. Без дальнейших разговоров мы упаковали ее вещи и вместе сели в обратный поезд до Бронкса, каждый с сумкой на коленях.

ХИРУРГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА давалась мне особенно хорошо. Я был не менее добросовестным, чем мои однокурсники, но делал все в два раза быстрее, что лишний раз доказывает, насколько хорошую службу сослужил мне баскетбол. Скорость — одно из условий заработка для больниц, поэтому, хотя педантичность была в большой цене, замечали вас именно за скорость. Как-то раз незадолго до выпуска мой руководитель пытался уговорить меня записаться на трехлетнюю специализацию по торакальной хирургии после ординатуры. Последние два часа я провел, ассистируя ему в правой нижней лобэктомии, и он восхищался искусностью моих узлов. Мы сидели в тесной комнатушке с письменным столом и двухъярусными кроватями, где спали по двадцать минут между операциями. Мне казалось, я по-прежнему слышу запах крови, поэтому я встал, чтобы еще раз умыться в небольшой раковине в углу, в то время как мой наставник продолжал стрекотать о моем прибыльном таланте. Настроение было так себе, поэтому, вытеревшись бумажным полотенцем, я ответил, что талант у меня, может, и есть, однако пользоваться им в мои планы не входит.

— Тогда что ты здесь забыл? — он улыбался, ожидая репризы, для которой, как он был уверен, подал мне удачную реплику.

Я покачал головой:

— Практика — практикой. Но это не мое.

Пускаться в объяснения смысла не было. Его родители, вероятно, приехали из Бангладеш исключительно ради того, чтобы однажды их сын стал нью-йоркским хирургом. Вся его семья, несомненно, в определенный момент оказалась погребена под долгами, так что явно не стоило рассказывать ему об усилиях, потраченных на ликвидацию образовательного фонда.

— Слушай, — сказал он, стягивая форменную рубашку и отправляя ее в корзину для белья. — Хирурги — короли. Какой смысл быть простолюдином, если можешь стать королем? Или я не прав?

Мне была видна каждая кость его грудной клетки.

— Я простолюдин, — сказал я.

Он рассмеялся, хотя я не то чтобы пошутил.

— Из этого места выходит лишь две категории людей: хирурги и те, кому так и не удалось ими стать. Других вариантов нет. И ты будешь хирургом.

Я сказал, что подумаю об этом, — просто чтобы он умолк. От моих двадцати минут осталось четырнадцать, и мне была нужна каждая из них. Я был вымотан как никогда. Мне хотелось сказать, что я не собираюсь поступать ни в ординатуру, ни в интернатуру, раз уж на то пошло. После окончания медицинской школы я выйду отсюда, даже не оглянувшись, и с головой уйду в недвижимость.

Вот только у меня ничего не получалось. Я пробовал и проваливал, пробовал снова и снова все проваливал. Здания простаивали на рынке годами, а после продавались за бесценок. Я видел, как дома, выставленные на аукцион за долги, уходили с молотка за каких-нибудь 1200 долларов, и даже если они представляли собой обгоревшие скорлупки, даже если каждое стекло в каждой створке было выбито, я думал, что способен их спасти. Не людей, заметьте, которые могли там жить. У меня не было амбициозных идей насчет того, что именно я спасу мужчин и женщин, выстроившихся в коридорах отделения неотложки в ожидании минуты моего времени. Мне были нужны здания. Но тогда придется платить налоги, покупать двери, чинить окна, оплачивать страховку. Разгонять сквоттеров и крыс. Я понятия не имел, как все это делается.