В конце концов, это была не моя проблема, а ее — Селеста готовила свое сердце к тому, чтобы стать женой врача.

* * *

Мы с Мэйв играли в теннис у школы, но после первой же вспышки молнии прервались. У меня была алюминиевая ракетка, и Мэйв сказала, что не собирается смотреть, как меня убьет током при подаче, поэтому мы сели в машину и поехали к Голландскому дому, чтобы успеть до темноты. Лето, по сути, закончилось, и вскоре мне предстояло вернуться в Чоут. Нас обоих это расстраивало — каждого по своим причинам.

— Помню, как впервые увидела этот дом, — сказала Мэйв ни с того ни с сего. Небо над нами набухло — вот-вот разойдется по швам.

— Не помнишь. Ты была практически младенцем.

Она опустила стекло фольксвагена.

— Мне было почти шесть. Ты же помнишь себя шестилетним. Знаешь, ты бы тоже запомнил тот первый раз.

Она была права, конечно. Я помню свою жизнь вполне ясно с того самого момента, как Флаффи треснула меня ложкой.

— Так и чего?

— Папа одолжил у кого-то машину и привез нас из Филадельфии. Наверное, была суббота — или он просто взял отгул. — Мэйв замолчала и посмотрела сквозь липы, пытаясь вызвать в памяти тот день. Хотя летом за деревьями ничего не просматривалось — слишком плотная листва. — С подъездной дорожки вид дома ошеломлял. По-другому и не скажешь. Впрочем, тебе не понять, ты-то здесь родился. Ты, наверно, пока рос, думал, что все живут в таких домах.

Я покачал головой:

— Я думал, каждый, кто учится в Чоуте, живет в таком доме.

Мэйв прыснула. Несмотря на то что именно она запихала меня в школу-интернат, она каждый раз радовалась, когда я ругал Чоут.

— Папа уже купил это место, а мама даже не подозревала.

— Чего?

— Серьезно. Он хотел сделать ей сюрприз.

— А деньги он где взял? — даже когда я был старшеклассником, этот вопрос приходил на ум первым.

Мэйв покачала головой.

— Я знаю только, что мы жили на военной базе, и он сказал, что мы поедем кататься на машине его друга. Пакуйте бутерброды! Давайте, поехали! В смысле все это в целом было невероятно. Мы и машину-то раньше ни у кого не одалживали.

Семья состояла из них троих. Меня не было даже в проекте.

Загорелая рука Мэйв лежала на спинке моего сиденья. Она устроила меня на летнюю работу к Оттерсону — пересчитывать пластиковые пакеты с кукурузой и запечатывать их в коробки. По выходным мы играли в теннис у школы. В машине лежали ракетки и банка с теннисными мячами — иногда Мэйв заезжала в обед и забирала меня играть. Прямо посреди рабочего дня — и никто слова не говорил, будто она была главой компании.

— На пути туда папа был вне себя от радости. Постоянно съезжал на обочину, показывал мне коров, овечек. Я спросила его, где они все ночуют, и он ответил, что по ту сторону холма стоят огромные коровники, и у каждой коровы есть своя комната. Мама посмотрела на него, и они расхохотались. Все это было очень весело.

Я подумал о бессчетных милях, которые мы с отцом за годы проехали вместе. Он был не из тех, кто глушит мотор, чтобы посмотреть на коров.

— Поверить в это трудно.

— Как я уже сказала, это было очень давно.

— Ладно. И вот вы приехали.

Она кивнула, роясь в сумочке.

— Папа подъехал к самому входу, мы втроем вышли из машины и стояли там, разинув рты. Мама спросила его, не музей ли это, и он покачал головой, а потом она спросила, не библиотека ли это, и я сказала: «Это дом».

— Он так же выглядел?

— В общем да. Только двор был сильно запущен. Трава, помню, была очень высокая. Папа спросил маму, как ей дом, и мама ответила: «Это нечто, что тут скажешь». И он посмотрел на нее — улыбка на пол-лица — и сказал: «Это твой дом. Я купил его для тебя».

— Да ладно.

Воздух внутри машины был тяжелым и горячим. Даже при открытых окнах наши ноги липли к сиденьям.

— А она ни сном, ни духом.

Как это должно было выглядеть? Романтично? Я был подростком, и сама идея купить жене особняк, чтобы ее порадовать, казалась мне отвечающей всем внешним и прочим признакам любви; но также я знал свою сестру, и она уж точно не стала бы рассказывать мне просто любовную историю.

— А дальше?

Мэйв чиркнула спичкой, прикурила. Прикуриватель в фольксвагене не работал.

— Она не поняла — впрочем, а чего было ожидать? Только что закончилась война, мы жили на военно-морской базе в двухкомнатной коробчонке. С тем же успехом он мог привезти ее к Тадж-Махалу и сказать: теперь мы будем жить здесь, только мы втроем. Кто-то мог посмотреть тебе в глаза и сказать это, но понять это было невозможно.

— А внутрь вы зашли?

— Ну естественно. У него были ключи в кармане. Это был его дом. Он взял ее за руку, и мы взошли по ступенькам. Если задуматься, это на самом деле вход, — она протянула открытую ладонь в сторону пейзажа. — Улица, деревья, подъездная дорожка. Вот что удерживает людей на расстоянии. Но потом подходишь к дому, а фасад стеклянный, и взору предстает вообще все. Мы не только никогда не видели подобного дома, но не видели и тех вещей, которые должны быть в таком доме. Бедная мама. — Мэйв задумчиво покачала головой. — Она была в ужасе, как будто он ее в клетку с тиграми заводит. Все время повторяла: «Сирил, это чужая собственность. Нам нельзя внутрь».

Вот и вся краткая история Конроев: одно поколение обжило дом, следующее поколение из него выжили.

— Ну а ты как?

Она обдумала ответ.

— Я была ребенком, мне было интересно. Я была расстроена из-за мамы, потому что ее как парализовало, но также я понимала, что это наш дом и мы будем здесь жить. Дети не слишком разбираются в недвижимости, зато разбираются в сказках, — а в сказке тебе достается замок. И мне было жаль папу, если уж начистоту. Все, что он пытался сделать, выходило как-то не так. Возможно, его я жалела даже сильнее, чем маму. — Она наполнила легкие мягким сероватым дымом и выдохнула его в мягкие сероватые небеса. — Тебе это, наверное, странно слышать. Помнишь, как жарко бывало в прихожей днем, даже когда снаружи было не очень жарко?

— А то.

— В тот день было так же. Мы начали осматриваться — сперва не углубляясь, потому что мама не хотела уходить далеко от двери. Помню, корабль в напольных часах просто застыл на волнах, потому что никто их не заводил. Я помню мраморный пол и люстру. Папа пытался быть экскурсоводом: «Посмотри на это зеркало! Посмотри на эту лестницу!» — как будто она могла не заметить лестницу. Он купил самый красивый дом в Пенсильвании, а жена смотрела на него глазами подстреленного оленя. Мы заглянули в каждую комнату. Можешь себе представить? Мама все спрашивала: «Кто эти люди? Почему они все это оставили?» Мы дошли до заднего холла, где все эти фарфоровые птички на маленьких полках. Как же они мне понравились! Мне захотелось хотя бы одну прикарманить. Папа сказал, что дом построили Ванхубейки в начале 1920-х и что теперь все они мертвы. И вот мы в гостиной, и вот эти огромные Ванхубейки смотрят на нас так, будто мы воры.