всем видом показывая: отвали.

— На что бы ты решился, чтоб избавиться от меня? Ведь ты об этом думаешь. Все время. Смог бы явиться к Герцогу, указать, где корабли? Перебили бы всех и меня тоже. И больше никто бы тебе не мешал, — Теор говорил отрывисто, то умолкая, то смеясь, и, наконец, начал хохотать, словно против воли, давясь смехом. — Что скажешь, братец, у тебя скоро будет шанс. Твое предложение — Ланд…

Тот вскочил, едва сдерживаясь:

— Да ты пьян, что ли!

— Любой регинец на твоем месте уже выхватил бы меч, — хохотал Теор. — Боишься?

И было видно: ему очень хочется, чтобы дошло до мечей.

Из сумерек показался Милитар, прикрикнул на него — Теор не услышал. Он все смеялся, бешено озираясь по сторонам, и глаза его горели. Вправду казался пьян или безумен. Милитар зачерпнул еще холодную воду из котла и плеснул ему в лицо, рявкнув: “Хватит!”. Теор рухнул на колени и затих. Он успел перессориться со всеми, и теперь не нашлось того, кто захотел бы поднять его с земли. Кроме Дельфины. Но и ее брат резко оттолкнул, чуть не свалив с ног. После этого даже Ирис стал держаться подальше.

Дельфина не знала, что думать, знала только — все хуже некуда. Кинулась к отцу, уже дремавшему на песке:

— Ради Господина Морского, Аквин! Им с Наэвом нельзя идти на одном корабле!

Главарь выслушал ее и развел руками:

— Что бы там не нашло на этого парня, он и без Наэва придумает, кого задирать, уж поверь мне, — Аквин колебался. Ему не верилось, что вросшие на его глазах мальчики зайдут дальше словесных перепалок. А Дельфине отчаянно не хватало Терия — тот бы понял. Но отца-наставника выбрали Отцом-Старейшиной Островов, для походов он стал слишком стар.

Подошел Милитар, в пол-голоса — чтоб не сильно хвалить вслух — сказал, что Наэва на другой корабль не отпустит:

— Прости, старый друг, но самого надежного из моих людей не отдам. Пусть лучше этот сумасшедший поменяется с кем-то из твоих.

Подошла Хона и напомнила, что жребий есть воля богов:

— Знамения обещали нам удачу. Но Алтимар отвернется от нас, если мы отвернемся от жребия.

Подошел сам Наэв, внезапно согласился и возразил одновременно:

— Не надо нас разнимать, как подравшихся детей. Но сестренка права — не должно быть между тэру вражды. Тебя, Выбранный Главарь Милитар, Теор не послушает, хоть и должен. И тебя, Аквин, хоть и вырос в твоем доме, он сейчас не услышит. А я его лучше всех знаю и слова найду. Успокоится через пару дней — тогда и помиримся.

Спрашивать Теора никто не стал. А Дельфина сделала то, что делала всю свою жизнь, — пошла к воде, погрузилась в Море.

Глубже. Словно в сон.

“Ты наказываешь его, Алтимар? Я знаю только твою ласку, я не видела твой гнев”.

Вода обволакивала, нежила слух.

“Ты видела шторма”.

“Это не кара, а часть твоя. Море не живет без ветра, ветра сплетаются в бури. Могут ли люди жить без бурь, что бушуют в них самих? Ты наказываешь его за то, что взглянул на малый обряд Аны?”

“Ты не веришь в это. Я таков, как ты веришь”.

“Что мне делать?”

“А что ты можешь сделать?”

Теор сидел на песке на коленях, играл Акульим Зубом, всаживая его между пальцами. Он никогда не признавался, что мельтешение кинжала помогает ему обуздать мысли, но Дельфина и так об этом знала. За возней с кинжалом Теора видели все чаще. Сегодня лезвие летало с такой скоростью, что перед глазами Дельфины начали прыгать молнии. Она шла к кораблю — одежда натянута на мокрое тело, пропитана солью, с распущенных волос потоками течет вода.

— Русалка, — сказал Теор. — Я удивляюсь каждый раз, что из своего Моря ты все-таки возвращаешься назад.

Он часто смеялся, говоря, что после купания взгляд у нее, как после свидания. И еще больше смеялся, когда она отвечала, что так и есть. Молодая Жрица плюхнулась на песок рядом с ним. Знала: ему нравится, когда подначивают его умения — можно похвастать в ответ — поэтому сказала:

— Ты уверен, что однажды не отрежешь себе палец?

— Только, если сам захочу.

— Тогда попробуй с моей рукой, — Дельфина вызывающе положила ладонь рядом с его.

Кинжал замер, а Теор замотал головой, признавая: все-таки подловила.

— Так значит ты умеешь в себе сомневаться, — обхватила его лицо руками, глаза в глаза. — Теперь услышь меня, братец. Так продолжаться не может. Это последний твой рейд. Регинский берег тебя убьет или с ума сведет.

Он попытался еще обратить в шутку:

— Тебя пока не выбрали в Совет.

Но ясно было — какие уж шутки…

— Ты понимаешь, что говоришь?

Дельфина опустила голову:

— Нет. Не осознала еще. У меня нет ответов, особенно, простых. Помнишь Флорува с Острова Кораблей? Ему десять лет назад в битве ногу отрубили. Живет же как-то без рейдов.

Живет бесполезной жизнью дэрэ — но одноногого человека никто не упрекнет. А лучшего из лучших, которого оставят на Островах — в наказание? Что бы защитить от самого себя? Что б не мешал другим? Он прошелся по берегу, глядя на прибой, на небо. Нат уже приоткрыла оконце, тонкую светлую щелочку на темном фоне, и Дельфине показалось: подслушивает, словно девочка, стесняясь своего любопытства.

— Сегодня, — сказал Теор, — я, кажется, толкнул тебя? Прости…, — и без всякого перехода спросил: — Знаешь, что для людей Побережья ты шлюха?

Дельфина так и не поняла, было ли это сказано резко или с насмешкой.

— Ты, — продолжал Теор, — и Тина, и любая женщина для Обрядов. Мать та-акое рассказывает про ваши забавы…

— Я Жрица.

— Да-да, священная подстилка священно пьяных мужчин. В Регинии это по-другому называется.

— У Жрицы, — убежденно сказала Дельфина, — мужчина только один — бог.

Вот теперь он расхохотался. К ней после Священного Брака прикасался лишь один мужчина — Нан, но об этом нельзя было говорить вслух. На Побережье о многом судят не так, как она привыкла, — но чтобы равнять таинство с закрытыми домами Мерката! Побережьем правит мертвый Бог, распластанный на кресте, который они почитают амулетом, — ясно, что такому Богу не нужны молодые жены. Не ясно, как же родит их земля, скот и женщины.

— Старухи рассказывают много сказок, сестренка.

— Но я говорю правду! Ты не веришь, что я слышу Море, но это так. В каждой волне звенит его страх за тебя. За малейшую искру, которая станет пожаром. Море не враг тебе. И Отцы-Старейшины зла не желают.