осторожности — это же Ланд. Да кого он обманывает! Оружие обладает собственной душой и волей — может, это стрелы в колчане нашептывают, шипят, как змеи: “Такой шшшанссс… неужжжели, как всегда, струсссишшшь…?” Наэв снял лук с плеча, даже не заботясь сделать это тихо. Брат, враг, соперник думал о чем-то своем и был перед ним был беззащитен. На этой земле состоялось Посвящение Теора — здесь ему есть, что вспоминать. “Но я же не сумасшедший…”. Лук и стрелы-подстрекатели Наэв отбросил в сторону, вышел на поляну и произнес:

— Обещай, что уйдешь в Меркате.

Теор услышал не совет, а приказ и ответил в тон:

— А иначе — что? Убьешь? А сможешь?

Непроизвольно сжимаются кулаки — такое знакомое Наэву чувство. Удушающая, годами сдерживаемая ярость, красный туман перед глазами. И Ана — чужая, как в день отплытия. Последним усилием он произнес спокойно:

— Тебе не место среди нас больше — сам видишь. Ты что собираешься делать вместо рейдов? Себя жалеть и тереться вокруг моей жены?

— Боишься меня?

— Просто обещай уйти, — повторил Наэв, — скажи это, и вернемся в Бухту. Не вынуждай поступать иначе. К Ане подойти я тебе больше не дам.

Угрожать упрямцу — самое бесполезное занятие на свете, все равно, что тушить огонь сухим хворостом. Теору не дано понять, что бывший друг его умоляет. Он зло рассмеялся:

— Запрешь ее, как регинку? Я не исчезну, хочешь ты того или нет. Твою жену — пока еще, твою — я спрошу, хорошо ли ей с тобой. Осенью услышим, что Ана ответит. Но я и так знаю, что права Тина: пора отобрать у тебя женщину, которую ты никогда не заслуживал.

Он пожалел бы, что сказал лишнее, если б успел. Если б Наэв не выхватил меч прежде, чем до конца прозвучала насмешка. Кинулся на Теора, вынуждая того защищаться. Теор успел еще удивиться — такой одержимой ненависти он не видел даже в рыцарях Побережья.

Они бьются, долго, изматывая другу друга, падая и тут же вскакивая, неточными ударами срубая ветки, распугивая птиц звоном железа. Обоих учили одинаково, оба стараются подловить друг друга каким-то трюком — а, впрочем, Наэв понятия не имел, что Теор станет делать. Как всегда. И, как всегда, он, Наэв, устанет первым. В его пылающей голове маячила мысль: ведь не только лес может услышать. Если хоть один регинец есть поблизости — накличут они беду. Теор теснит его к ручью, на скользкую грязь — Наэв и сам бы так поступил, если б противником не был лучший из лучших. Он проклинает последними словами непревзойденное, нечеловеческое мастерство, а самого себя проклинает еще хуже. Мечется перед глазами солнечный свет, кружится поляна и ускользает из-под ног земля. Не будет большей беды, чем он, Наэв, уже сотворил. Обнажить меч против своего — это же конец всему! Насколько он еще может рассуждать, настолько понимает: Теора нельзя отпустить живым. Но это легче сказать, чем сделать. Прошло то время, когда Теор мог легко швырнуть брата на землю, Наэву хватает и опыта, и ловкости — только боги знают, чего ему все-таки не хватает. Должно быть, удачи. На противнике никакой защиты, ничего не стоит распороть живот или грудь. Но почему-то выходило наоборот: это Теор уже пару раз достал его спрятанное под кольчугу тело — чувствительно, но не опасно, точно рассчитав удар, чтобы не ранить. Выше и сильнее Наэва, Теор быстр, как кошка, как невесомая коротышка Тина. Задыхаясь то ли яростью, то ли усталостью, то ли страхом перед тем, что творит, Наэв улучил миг, когда солнце сверкнуло в глаза противнику, и отточенным движением полоснул по горлу — перерезать и жизнь, и шнурок, на котором, как насмешка, висит амулет Аны. Мелькнуло в голове: клинок сейчас сломается о тело полубога. Нет, меч не сломался. Наэв вроде бы не закрывал глаз, даже не почувствовал, что промахнулся, — просто вдруг обнаружил Теора сбоку от себя, совсем не там, где ожидал. Угадал, что будет дальше, но сделать ничего не успел: сын Тины рассек ему руку ниже короткого рукава кольчуги, заставил выронить меч. И тут же отступал назад, даже острие к побежденному не приставил — все-таки перед ним был брат, а не враг.

— Хватит дурачиться, — сказал он Наэву. — Перевяжи рану так, чтобы не было заметно, и пойдем назад.

Вот, значит, как — прощает, сделает вид, что Наэв не пытался его убить. “К Маре, в омуты твое благородство!” Бешеную лавину ярости, зависти, сомнения в себе было уже не остановить. Подойти со словами примирения и потихоньку выхватить кинжал… Но берет ли вообще оружие сына Алтимара? “Только не то, что в моих руках…”, — после такого поединка Наэв был готов признать, что ему самое место прясть со старухами. Но всегда есть другой выход — этому их тоже учили на Острове Леса. Кровь стучала в голове, кровь медленно впитывалась в рукав рубахи — уж этого шанса он не упустит!

В ответ на примирительные слова Наэв с холодной улыбкой произнес:

— Мне тебя не одолеть, все, как обычно! — провел ладонью по вспоротому рукаву, указал на противника измазанным пальцем. — Это кровь! Я вернусь назад и скажу: я хотел только поговорить с Теором, а он набросился на меня и пытался убить. Я поклянусь священной клятвой, и мне поверят, потому что все знают, на что ты способен!

Он видел, как угроза, будто удар щита по лицу, отбрасывает непобедимого назад. А потом змеиным узлом душит. Нападение на своего, на брата по Посвящению — за такое на Островах не изгоняют… Много раз Теор был к этому близок, но всегда останавливался — не настолько же он безумен.

— Ты же вынудил меня…, — шепчет он. — Я защищался…

Наэв как ножом отрезает слова:

— А кто это видел? Зато все видели, как ты в ссоре хватаешься за меч.

Для Теора царапина могла стать смертным приговором. И лучший из лучших застыл ошеломленный, не представляя, что ответить. Подлость, уверенная, неотразимая, побеждающая — такой она бывает в легендах, что рассказывают у костра. Подлость не меч, не копье, не штормящее Море — против нее величайший воин Островов сражаться не умеет. От врага кинжал в спину никогда не сумел бы его настичь, но от Наэва…

Теор мог бы вонзить меч еще раз. Своим потом сказал бы, что нарвались на людей Герцога. Наэв произнес это вслух, прежде, чем сын Тины успел даже подумать. Наэв смеется — хоть раз в жизни ему дано насмехаться над бывшим