— Не сейчас, моя сладкая.

Если бы её запахом можно было насытиться. Уже двадцатый раз Эд хотел вдохнуть её “в последний раз”, а сам все сжимал и сжимал хрупкое тело Светы в собственных руках.

Хотелось только выть как разъяренному голодному волку: «Моя! Моя!» — но нет, вообще не его. Не сейчас.

— Я тебя урою, кусок дерьма, — девушка аж рычала. Пантера. Богиня. Да, такую точно не заменишь ни одной послушной куклой. Её подчинение было особенным даром. И его получал не всякий.

— Господи, как же я тебя хочу… — Эд это выдохнул исступленно, с отвращением к самому себе. Его никогда не накрывало вот так, что совершенно не удавалось взять себя под контроль. Никогда его существо еще не реагировало на перспективу расставания с женщиной вот так яростно и непримиримо.

— Ну, так трахай, апельсинчик, — это Света выкрикнула прямо Эду в лицо, — молодец, победил, самец, давай, трахай! А я буду смотреть на тебя и думать о твоем отце. Как в первый раз с тобой. Как и сегодня.

Сильно. Метко. В самое яблочко. Молодец, милая, не кулаком — так языком. Ничего иного от тебя и не ожидали. Она думала об отце. Оба раза. И оба раза, получается, Эд проиграл одной лишь отцовской тени.

Горечь ревности помогла чуть опомниться, помогла слезть со Светы, сесть на корточки. Хотя и не собирался ведь брать силой, это бы достижением не стало.

Эта краткая потасовка будто вычерпала все силы Светы. Если не физические, то душевные — однозначно. Она вставать не спешила, так и осталась на полу. Лишь когда он увидел, как по бледному лицу беззвучно бегут слезы, Эду захотелось повеситься. И хотел коснуться влажной щеки, стирая с неё очередную каплю, но заметил, как яростно блеснули её глаза, и убрал руку.

— Прости, — это губы Эда произнесли сами. Он снова сделал ей больно, не особенно проиграв известию о смерти отца. И этому достижению совершенно не хотелось радоваться.



Еще с минуту Эд сидел и молча смотрел на её лицо. Оцепеневшее, неподвижное, ледяное.

— Я думал, что ты недостойна отца, — тихо выдохнул он, поднимаясь на ноги. — Сейчас не уверен, что тебя вообще кто-то достоин.

— Убирайся, — шепот был тихий, дикий, в нем чувствовалась жажда крови. Сейчас действительно стоило уйти. Сегодня впереди была только война, и ничем хорошим она закончиться не могла. Разве что переломами и кучей перебитой об голову Эда посуды. Но, в конце концов, Эд был Козырем. Козыри не отступали. Никогда.

— Да. Я уйду сейчас, Свет, — Эд кивнул, поднимаясь на ноги. — Но ты знаешь, где я буду уже завтра вечером…

— Если хочешь жить — не будешь. — В её тоне — все яды вселенной. И может быть, даже больше, чем одной только вселенной. Эд лишь ухмыльнулся.

— Если бы я сдавался всякий раз, когда мне об этом говорят…

Утро вторника было еще отвратительней, чем утро понедельника.

Я проснулась в кабинете. На диване. На кровать мне вчера возвратиться не получилось. Не смогла. Не наскребла в себе ни капли силы вот на этот дивный подвиг.

Постель была сбита и вся пропахла сексом с ним — с Ублюдком.

Нужно было её перестелить, а еще лучше — сжечь, вместе с подушками и одеялом, потому что теперь на ней спокойно спать у меня не получится.

Боже, как меня тошнило от вчерашнего… И я… Я этому чмошнику предложила ремень… Дура. Даже если б разово, но пожелай только “Антон” что-то большее — я бы не стала отказываться. Есть садист, есть мазохистка — так что добру-то пропадать? Ох, если бы я только знала…

И никаких больше слов, одни только матерные и оскорбительные междометия. Я идиотка, а он — редкостная тварь.

«Я тебя хотел. До сих пор хочу».

Честные слова. Прямые. И своей честностью и прямотой — ужасные.

Что за фантазии на недоинцестные темы вообще? Девочки фантазируют на тему отчимов, а мальчики — насчет папиных молоденьких любовниц? Ну ладно, не очень-то и молоденьких, но все-таки.

Давно ли я вообще так жестоко ошибалась? Почему вообще сочла, что стоит обращать на этого идиота внимание больше, чем решила изначально? Он был похож на одержимого лично мной, и действительно редкая женщина не мечтает о такой вот неостановимой жадной страсти. Я вот была не против… Нет, это все ради акций, и до чего тошно от этого. Хочет он меня, как же. Акции — вот самый эффективный афродизиак для апельсинки.

И везде, везде напоминания о нем — пуговицы под босыми ногами по пути в ванную.

Шмотки мои валяются на полу и тут и там, как попало. А вот белая рубашка урода, валяется себе в углу, кажется, кто-то вчера свалил полуголый, в пальто нараспашку. Но мне не жалко, ни на секундочку. Кухня усеяна осколками, я вчера очень яростно снимала стресс. Ну, да, истеричка, а еще садистка, да, и лучше уж тарелки новые куплю, но рвани я вчера в какой-нибудь клуб спустить пар — и даже прокаленный регулярными порками Саб от меня мог просто не уползти живым.

Но осколки можно убрать. Шмотки — собрать в кучу и все-таки сжечь, сплясав вокруг танец ведьмовской ненависти. Кровать — купить новую. Снова расставить на полке в посудном шкафу новые тарелки.

А куда девать черные синяки на моем теле? От зубов белобрысого урода. Хоть кожу с самой себя снимай.

Еще никогда я не смотрела в зеркало в ванной с такой ненавистью. И, увы, три, не три засосы мочалкой, ничем их не замажешь, ничем не отскребешь. И каждый — напоминание о том, как вчера мне было охрененно с раритетно редкостным ублюдком этой планеты. Как стонала, как кайфовала от этой боли — его боли. Настолько было в кайф, что допустила в себе мысль, что в принципе, а может быть, и стоит с ним что-то попробовать, если он, конечно, сам не надумает бежать. Попробовала бы пощупать на перспективу, смогу ли доверять ему хоть сколько-нибудь глубоко. И все было хорошо, все было отлично — ну или я была просто отвыкшая от боли и секса, что так дурела, но…

Сын!

Его сын!

Запретное навсегда, просто потому что нет. Ну не спят с детьми любовников, даже бывших. Некомильфо. Кто-то может поморщиться и утереться, а я даже при мысли о подобной связи всегда передергивалась. Сейчас так меня вообще трясло. Не помог даже контрастный душ. Так, сегодня без кофе, без алкоголя — мне еще на работу ехать. На которую я кстати жутко опаздываю, какое счастье что сегодня не день сдачи номера.

Боже…

Но там же он… Мелкий белобрысый хрен…

Проблема.

Проблемища, бля!

А у меня два интервью под написание, и согласование, и мне придется… Нет, нахер. С этим надо что-то решать.

Я же реально могу ему сегодня челюсть сломать… Сегодня ему уже ничто не поможет, только глянет неровно в мою сторону — и точно сломаю нос, челюсть, руку… До чего доберусь. Не знаю чем — чем попало, нельзя допускать никакого личного контакта, минимум движений и соприкосновений. Еще не хватало снова дать ему возможность меня облапать. До сих пор помню, как козел меня разложил на моем же паркете, и меня начало трясти от непривычного чувства собственного бессилия. Вот же, сука, всю жизнь пашешь на то, чтобы если что смочь себя защитить, а один мажор и ублюдок вдруг почему-то тебе не уступает, а даже выигрывает…