Пока прозванивалась до Старикова — успела заварить себе крепкий мятный чай и достать из заначки успокоительные. Отщипнула себе две таблетки.

— Доброе утро, Светлана. — Голос у Старикова был прохладный. — Я надеюсь, у вас есть уважительная причина для отсутствия на работе. Вы же в курсе, сколько времени, да?

— В курсе, — соврала я и покосилась на часы. Твою мать, два… А я искренне предполагала, что еще даже не полдень. Ох уж эта гребанная осень с её невнятным серым небом за окном.

— Так что там с причинами вашего отсутствия? — сухо напомнил о себя Стариков.

Я прикрыла глаза. Ну… да, правду лучше. Теоретически, пока я работала с Гошей — у меня бывал согласованный с ним гибкий график, потому что то приедь пораньше, то уедь попозже… А жить-то хотелось, и высыпаться, и на дзюдо ходить… Но Гоши уже не было в редакции. Все личные договоренности с ним были не в зачет. В договоре-то был прописан твердый рабочий день…

— Если честно, нет у меня таких причин, Виктор Юрьевич, — призналась я, — уважительных нет. Неуважительных — море.

— Свет, что с вами происходит? — Густому эротичному голосу Старикова вот эта сухость стеклянной пыли категорически не шла. — У меня четыре докладных от Неберта за прошлую неделю на вашу конфликтность. Увольнение в пятницу — ваше, со скандалом и обвинением Антона. Он вас вернул, но вчера — мне уже сказали, Антон прикрыл еще одно ваше большое опоздание. Сегодня Антон увольняется, потому что «не может вписаться в коллектив». У вас так обострились амбиции, что вы готовы выживать с места главного редактора всех, кто на него претендует?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Честно говоря, я охренела настолько, что три минуты молчала, спихивая с языка всю ту матершину, что у меня тут же и вскипела.

Интересно, а Стариков знает, кто такой “Антон” или нет? Судя по наезду — не очень.

И я? Обострилась амбициями? Обидно. Не до слез, конечно — не дождетесь: два раза на одной и той же неделе плакать — это как-то ванильно.

— Ну, Свет, я по-прежнему жду ваших объяснений, — раздраженно буркнул мне в трубку Стариков. — Я же вас с Антоном специально знакомил, думал, вы его натаскаете, а вы так меня подвели…

— У меня нет никаких объяснений, я уже говорила, — ровно произнесла я. — Тех слов, что вас бы устроили, у меня нет. Амбиции мои значения не имеют, мне нравится моя работа. Лучше можно, но и так как есть — очень хорошо. По поводу Антона же… У меня с ним очень много личных проблем, и действительно мы с ним не сработаемся. Звонила я вам собственно, чтобы этот вопрос обсудить. Я его натаскать не могу, и работать с ним больше не буду.

— Свет, что тут обсуждать, я думал, вы поняли, что это сын одного из учредителей, — ледяным тоном сообщил мне Стариков. — И сами понимаете, сотрудник вы, может, и замечательный, но против учредителей не пойдет ни совет директоров, ни даже вы, хоть вы и очаровательно отважны.

То ли не знает, то ли очень мастерски врет. Хотя, какое это имеет принципиальное значение? И так же ясно, куда ведет Стариков.

— Уволить меня хотите, да? — медленно протянула я, прихлебывая чай. Интересно… Кто там у апельсинки пасется среди учредителей, если оно не врет? Уж не Кристина ли? И если она, так ли мне не хочется терять эту работу?

— И даже жаль, что приходится, — кажется, в голосе Старикова все-таки мелькнуло сожаление. — Вы были настоящей жемчужиной нашей редакции.

— Давайте без лести. Как увольняете? По статье или договоримся? — вот теперь настал мой черед говорить сухо. Нахрен мне пытаться приседать перед еще одним… дельцом. Ладно, только дельцом. На большее Стариков не натягивал. Тварь, мудак, сволочь — это все к апельсинке.

Нет, можно было пободаться за эту должность, но ей богу, вот еще. У меня все-таки достоинство есть. Если не по статье — я без проблем устроюсь в другом издании, если по статье… Ну, тоже устроюсь, но уже с проблемами.

— Ну, не демонизируйте, Светлана. — Тон у Старикова стал помягче. — Напишите заявление, мы пришлем курьера, он заберет его, пропуск и удостоверение. Расчет отдадим сразу же. Девочки его уже приготовили.

Пиндец, конечно. Уже? То есть он заранее хотел меня уволить, так, что ли? Эпично. Даже на работе мне появиться не дадут, хотя вчера я в общем-то туда ничего и привезти не успела. Хотя, не по статье за прогулы уволил, и на этом спасибо.

Если в вашу жизнь врывается трындец, будьте уверены — он посшибает вам все кегли, которые только есть. Нет, надо было все послать, надо было послать “Антошеньку” с его уговорами, тогда я бы сейчас была на ступеньке победительницы, и меня бы рвали на части самые лучшие московские издательские дома. А сейчас — с учетом возврата обратно и мгновенного увольнения тут же я заработаю славу либо истерички, либо неудачницы. И самое верное для такого «сейчас» — это пару месяцев поработать где-нибудь не по специальности, сказать потом про творческий кризис и поиск нового источника энергии, и устроиться уже после того, как все это дерьмо подсохнет и перестанет так токсично «ароматизировать» мою жизнь.

И вот она — я. Сижу на собственной собственноручно разгромленной кухне в глубочайшей прострации. И по душе моей ветер гоняет клубки «перекати поле».

Его — нет. Работы нет. Ничего нет. Зато тишины, пустоты, боли — о, это есть у нас, выслать вам пару вагончиков?

Нет, но какая же сука, а… Докладные, значит, на меня писал? Готовился? Очень хотел обязательно все в моей жизни разрушить до последнего кирпичика?

Вот где цена его «хочу». Хотеть — мало. Хотеть хочешь, но при этом берешь и подкладываешь ведро с навозом под дверь якобы желанной женщине. Как так можно и как такие уроды не вывелись еще? Как ему только не надоело мне врать вообще? Ведь врал же уже, даже признавшись.

Что ему было нужно? О, тут двуъ вариантов не было. Зачем можно лишать женщину работы? Чтобы она в срочном порядке рванула искать деньги. А зачем далеко ходить, когда у тебя в копилке валяется целая куча акций, можно продать. Даже если продешевишь — хватит на домик на Багамах, где можно жариться на солнце круглый год, жрать бананы с пальмы и искать на багамских пляжах очередного накачанного Робинзона.

Значит, хочет акции? Ну… Ладно. Уговорил, сопляк.

У меня была визитка Ярослава. Вот ему названивать не пришлось, поднял со второго же гудка.