Помимо того, резкое переключение на работу всегда позволяло ему отвлечься от дурных мыслей. Их в последнее время было гораздо больше, чем следовало бы.

Первый вопрос был самым важным: с чего начать? И, рассуждая на эту тему, Володя вдруг понял, что ответ находится прямо перед его глазами. Это был пустой стол в редакции – стол журналиста, который позвал его вниз, в партер, как раз перед тем, как началась стрельба. А потом исчез в неизвестном направлении.

Стол был непривычно пустым. Такого ни у кого в редакции не было – в том смысле, что на столе каждого действующего сотрудника творился самый настоящий бардак. Старые гранки и отпечатанные на машинке тексты статей, свежие газеты и заметки на «оборотках» – обратных страницах использованных листов бумаги, печатные приказы и вырезки из чужих газет, а поверх этого – сломанные карандаши и канцелярские скрепки. Таким был любой редакционный стол… Кроме стола этого сотрудника. Эта почти девственная чистота навевала очень плохие мысли…

Володя вспомнил имя этого журналиста – Василий Швец. Вспомнил, что он пришел работать в газету недавно. До этого он был канцелярским служащим, а еще раньше, в царские времена, – работал в гимназии. Скорей всего, учителем. Подробностей Володя не знал. Человек он был тихий, безынициативный, но скрупулезный, исполнительный и старательный. И если статьям его недоставало огня, то все искупала точность в выполнении любого задания и исполнительность. Сосновский вспомнил, что особенно хорошо Швецу удавались колонки новостей и любые хроники.

Внезапно Володя подумал, что давно уже не видел журналиста в редакции. Куда же он делся? Сос­новский позвал своего заместителя и редакционного секретаря Савку, самого толкового из всех сотрудников, можно сказать, его правую руку.

– Ну и где этот человек, что здесь сидел? Василий Швец, кажется? – полюбопытствовал Володя, стоя возле пустого стола.

– Так… э… Это… не помню, – Савка вскинул на Сосновского удивленные глаза. Он не привык к подобным распросам – Володя никогда не интересовался своими сотрудниками.

– Что за бардак? – Сосновский развел руками. – Никакой дисциплины! Хотят – ходят на работу, не хотят – не ходят! Не газета, а санаторий! Что это вообще такое, а?

– Так вы раньше никогда не спрашивали! – От удивления к Савке даже вернулась речь.

– В общем, так. Сгоняй в отдел кадров, принеси личное дело Швеца. И заодно последнюю статью, что он сдал. И учти: поувольняю всех к чертовой матери! Развели тут… Контрреволюцию!

Савка был так поражен, что почти вприпрыжку бросился выполнять задание. Володя же подивился сам себе.

На удивление, Савка справился быстро. Принес тоненькое личное дело и номер газеты из архива.

– Вот его статья – вернее колонка хроники, – сказал, – он про рыбаков расстрелянных писал.

– Что еще за рыбаки? – Володя не мог вспомнить.

– Ну, что расстреляли бандиты на Фонтанской банке.. То есть возле мыса Большой Фонтан. Они еще соль возили, – пояснил Савка, – помните?

Сосновский не помнил. Стал читать. Сухая информация, сводка, всего несколько строк. И ничего больше. Даже без комментариев. Не выудишь ничего из такой статьи, ничего полезного не почерпнешь.

Личное дело тоже помогло не очень. Василию Швецу было 46 лет. Родился в Херсонской губернии. Закончил мужскую гимназию в Одессе, служил преподавателем словесности. Затем – канцелярский служащий в одном из трестов. Холост. Жил в Первом Заливном переулке на Пересыпи. Живых родственников не было.

Володя почувствовал укол стыда. Как можно было быть таким отвлеченным и совсем не интересоваться людьми? Вдруг бы ему понадобилась помощь, а об этом никто не знал? Как он вышел вообще тогда из Оперного театра? И вышел ли? Володя не помнил. Ему было не до сотрудников. Погруженный в свои переживания, Сосновский игнорировал людей. Ему стало стыдно.

– А стол его кто убрал? – Пытаясь скрыть свой стыд, Володя начал строго допрашивать Савку: – Зачем убрали?

– Так это… стол никто не убирал, – Савка растерянно хлопал глазами, – он сам был таким… педаль… педаличным!

– Педантичным, – машинально поправил Сос­новский.

Очевидно, пропавший сотрудник в глубине души все-таки не был ни творческой личностью, ни журналистом. Творческая натура и идеальный порядок в глазах Володи были абсолютно несовместимы.

В Первом Заливном переулке воняло сыростью, а под покосившимся забором невысыхающие лужи покрылись тиной. Сос­новский постучал в расшатанную калитку.

Минут через пять после бешеного стука – Володя едва не разбил костяшки пальцев – на пороге появилась дряхлая старуха в рваном халате, крест-накрест перевязанном пуховым платком, и спросила:

– Чего орешь?

Сосновский, не произнесший ни единого слова, уже давным-давно привык к одесской логике, поэтому коротко сказал:

– Мне Василий Швец нужен.

– Это начальник? – уточнила старуха.

– Кто? – не понял Володя.

– Так он редактором газеты вроде работает. Большой начальник! – на удивление грамотно сказала старуха.

– Редактором? – Володя моргнул. – Ну да, конечно.

Бесхитростная душа бывшего учителя гимназии из Херсонской губернии требовала все-таки хоть каких-то высот, пусть даже таких жалких, как зазнайство перед глазами выжившей из ума старухи. Очевидно, других утешений в его жизни не было.

– Так с больницы его еще не привезли, – сказала старуха.

– Из какой больницы? – удивился Володя.

– Шо ты все переспрашиваешь, швицер задох­лый? Я тебе шо, фуфло об голову талдычу? – рассердилась старуха. – Як не кумекаешь, шо до куда, какого сюда пришел?

– Так я Василия ищу, я из газеты его, – примирительно сказал Володя, даже не пытаясь развенчивать жалкий миф неудачника-репортера.

– С Еврейской больницы не привезли! – почему-то доброжелательно заговорила старуха. – Как из Оперного после пожара приехал, так мы с соседями и отправили его в Еврейскую больницу. Обгорел весь. На руках целого кусочка кожи не было. Стонал бедолашный. Руки мокрыми тряпками обмотал. И стонал. А потом жар у него начался. Горячка, видно. Ну, мы телегу Саньки-кузнеца выпростали, да Санька в больницу его и отвез. Досюда он там…

Сосновскому стало жутко. Столько времени сотрудник редакции, одинокий человек находился в Еврейской больнице, а в редакции никто об этом ни сном ни духом! Жгучий стыд застлал ему глаза.

В Еврейской больнице было много людей. Но, минуя все очереди и привычно лавируя в коридорах, Володя уверенно постучал в дверь кабинета доктора Петровского. К счастью, он был на месте. С печалью Володя отметил, что знаменитый врач очень сильно постарел. Но глаза его смотрели по-прежнему пристально и были невероятно ясными.

– Вы? – На лице Петровского отразилось такое удивление, что Володя даже не знал, что сказать. – Зачем вы здесь?