Хиби, эта работа может подождать, пока я не позову вас. Садитесь, кузен Роберт.

– Нет, – произнес я с трудом. – Давайте порадуемся последним солнечным лучам, кузина Фелиция, и пока не зашло солнце, погуляем в саду. То, что я должен сказать вам, не займет много времени.

Ни я, ни Фелиция не произнесли больше ни слова до тех пор, пока горничная не принесла девушке ее плащ и мы не вышли на посыпанную гравием дорожку сада, откуда в тот вечер приезда моей кузины, казавшийся теперь таким далеким, огромный волк свирепо глядел на нас…

И тут я взорвался:

– Фелиция, вы не можете иметь серьезных намерений довести до конца то, что вы собираетесь совершить!

– Я не имею серьезных намерений? – прервала она меня прежде, чем я успел сказать еще хоть слово. – Прогнала ли бы я Уэшти – Уэшти, которая вскормила и воспитала меня – и старого Генри, который был личным слугой моего отца, еще когда они оба были маленькими мальчиками, если бы я не собиралась довести до конца то, на что я решилась?

Ее голос был таким печальным, так наполнен грустью, унынием и твердостью принятого решения, что я смотрел на нее, как редко смотрят на своего собеседника, по крайней мере, когда люди молоды и полны искреннего пытливого негодующего желания понять другого.

Фелиция встретила мой взгляд своими полными чистоты и непорочности глазами, лицо ее было спокойно, линия губ легка и тверда, так что красоту ее рта не портила ни единая черточка, ни малейший штрих. И по этому взгляду девушки я понял, что у меня нет никакой надежды поко-сбать ее в принятом ей решении. Тем не менее после того, как Фелиция закончила говорить, я сказал ей о том, ради чего я пришел сюда.

– Этот человек отвратителен, Фелиция – он сластолюбец – и он жесток. Я пришел к вам после того, как провел с ним час, осматривая тот дом, в котором он намерен поселиться вместе с вами. Я не могу рассказать вам… Зрелая женщина, возможно, поняла бы…

– Я понимаю достаточно, чтобы знать, насколько он жесток и бессердечен – и я тем более желанна ему, потому что он знает, что я ненавижу его и люблю вас… Я сказала ему об этом…

– Вы сказали ему, что – что вы любите меня! – воскликнул я, ив моих глазах отразилась гордая посадка ее головы и чистый и светлый взгляд, с которым Фелиция сделала мне свое признание.

– Да. Сен-Лауп спросил меня об этом. И я поступила так, как я только что рассказала вам. Я должна была это сделать – сказать ему, что если он возьмет меня в жены, то возьмет нелюбящей его. Он ответил мне, что я буду не первой девушкой, входящей в его жизнь с неохотой, чтобы потом навсегда остаться его преданной рабыней. Позднее – это был вечер, следующий за тем, в который я дала ему обещание выйти за него замуж – он спросил меня, не люблю ли я вас, и когда я запнулась с ответом, напомнил мне, как он застал нас вместе в те снежные сумерки, когда волк ранил вас. Я сказала ему, что, по крайней мере, думаю, что полюбила вас именно в тот вечер.

«Вы все еще любите его», – настаивал он.

«Мосье, – сказала я ему – мы говорили с ним по-французски, ему нравилось, когда я говорила с ним на этом языке, – мосье де Сен-Лауп, с тех пор, как вы заставили меня признаться в моей любви к Роберту Фарриеру, я поняла, что буду любить его всем сердцем – и примите к сведению это утверждение».

– Фелиция! Дорогая моя! – воскликнул я. И если бы не моя висящая на перевязи искалеченная рука, я бы сжал ее в своих объятиях.

– Не делай этого, – прошептала она. – Нет-нет – нет, потому что я принадлежу Сен-Лаупу. Ему может даже понравиться, что наша любовь так подводит нас. Сен-Лаупу будет очень приятно сознавать это, мой дорогой. И поэтому я ле могу, я не должна давать волю своим чувствам.

– Ах, но это ужасно! – воскликнул я. – Ты не должна делать этого! Пойдем к нашему дяде, расскажем ему, какие чувства ты испытываешь к этому человеку. Иначе, если ты этого не сделаешь, это сделаю я. И еще я расскажу ему о том, о чем я узнал за сегодняшний день. И простая мысль о тебе, приносящей себя в жертву, наполнит ужасом его сердце. Он выставит этого негодяя из своего дома.

– И разоренный и обесчещенный несчастный старик умрет еще до весны, – добавила она с печальной убежденностью.

– Ты не можешь быть уверена в этом, – возразил я. – И если он умрет, то ведь он уже старик, он прожил свою жизнь. Самое большее, через десять лет, он, вероятно, умрет. Должна ли ты жертвовать счастьем всей твоей жизни, чтобы купить ему еще десять безмятежных лет, наполненных самомнением и самолюбованием, без которых он не может прожить и дня? Дорогая моя, это скверно, это ужасно, это больше, чем ужасно – это глупо!

– Роберт, – мягко сказала она, положив свои легкие ладони на перевязь, поддерживающую мою правую руку, – глупо это или нет, но я должна это сделать. Ты не знаешь всех мотивов, движущих мною; и бесчестно думать так о нашем дяде, только его большое доверие к тебе удерживает его от разговора с тобой – ведь он должен был догадаться, что именно ты будешь думать о нем. А я в долгу перед ним куда большем, чем благодарность за пищу, кров и привязанность, которыми он одаривает меня.

Только благодаря ему, только благодаря той большой сумме, которую он заплатил два года назад, мой отец не умер в тюрьме – не в долговой тюрьме, куда многие честные люди могут угодить по несчастью, – а тюрьме для уголовных преступников и мошенников. Деньги нашего дяди позволили моему отцу погасить растрату прежде, чем она была обнаружена – а ведь то обстоятельство, что. сестра его жены была женой моего отца, довод для такого поступка отнюдь не самый веский. Я узнала об этом, просматривая после смерти отца его бумаги. И наш дядя никогда не сказал мне об этом ни единого слова. До сегодняшнего дня он так и не знает, что мне все известно! Я…

– Вероятно, тогда произошло что-то другое, – прервал я Фелицию. – Скорее всего, ты просто не поняла, что речь шла о какой-то финансовой операции. Твой отец – возможно ли, чтобы он…

Печально улыбаясь моему рвению, Фелиция обреченно покачала головой.

– Я подумала об этом. Я показала найденные мной бумаги адвокату отца. Я чувствовала, что должна узнать правду. Поэтому ты видишь, – продолжала она после глубокого вздоха, – если дочь моего отца может хоть что-нибудь сделать – пусть даже самую малость при величайшем жертвоприношении – ради того, чтобы обеспечить такую же спокойную старость для ее дяди, какую тот подарил ее отцу, она должна сделать это, мой дорогой. Разве не так?

Положение обязывает. – И она улыбнулась мне дрожащими губами и сверкающими от непролитых слез глазами.

Однако если дядя Баркли не употребит деньги, Сен-Лаупа на обеспечение своей старости, он вложит их все в свое дело, и сделает это сегодня, – упрямо сказал я. – Но сегодня это не поможет ему.

– Дядя Баркли использует деньги Сен-Лаупа так, чтобы обеспечить свою старость, – ответила Фелиция, и мне нечего было возразить в ответ.

Но при этих словах девушки я вдруг подумал, что знаю иной путь выхода из того тупика, в каком мы все оказались. Меня осенила идея столь блестящая, так напоминающая быстро расширяющийся поток солнечного света, вливающийся в широко распахивающиеся двери тюрьмы, что я не смог удержаться от ее немедленного анализа.