– Обойдем с другой стороны, там есть кое-что интересное.

Когда «Мазератти» остановился, Верещагин почувствовал, как обжигает солнце и каким жаром пышет от нагревшихся камней. Он хотел сказать, что не испытывает особого желания смотреть на какие-то развалины при таком пекле и лучше было бы ехать с ветерком дальше. Но сын Маджида Наримановича ушел вперед, и пришлось поспешить за ним. Повернув за крупный камень, похожий на обломок крепостной башни, Верещагин сразу увидел небольшой фургон, крытый тентом. Очевидно, кто-то еще решил осмотреть местную достопримечательность, подумал он. Но людей видно не было. Алексей удивленно посмотрел на Юнуса, а тот мотнул головой:

– Ну, вот и пришли.

Они поравнялись с фургоном, и кто-то выпрыгнул из-под тента за их спинами. Открылись двери кабины, и вышли еще двое. Верещагин узнал их: Джафар и Рахим. А крепкого молодого парня, который сейчас стоял позади него, Алексей увидел впервые.

– Теперь давай поговорим, – рассмеялся Юнус. – Ты что думал, меня можно вот просто так ударить, и я прощу? Это у вас, у русских, у православных принято подставить другую щеку, а у нас, мусульман, Аллах велит убить неверного, где бы его ни встретил. Даже в праздник. Но тебя я убивать не буду…

Верещагин был один, а противников четверо, и все на вид не слабые ребята. Долго сопротивляться не получится, он сразу понял. Можно, конечно, схватить камень и ударить ближайшего, но остальные-то не станут стоять и смотреть… Да и вряд ли собирается его убить: что тогда он скажет отцу – уехали вместе, а куда делся наш гость, не знаю? Скорее всего, трое будут держать, а Юнус бить.

– Я таких, как ты, с детства ненавижу, – усмехнулся сын Маджида Наримановича. – Таких правильных, которые всегда знают, что надо делать, когда сказать «спасибо», а когда «пожалуйста». Такие, как ты, травили меня в детстве, а я терпел, зная, что отомщу каждому, кто издевался надо мной тогда. Все они окажутся в аду…

Юнус сжался и, резко выпрямившись, ударил. Верещагин, не ожидавший этого, упал на спину, стал подниматься, но Юнус уже замахнулся ногой. Ударил дважды и остановился.

– Рахим и Джафар мне ближе, чем братья. А еще есть Юлдаш…

Младший Бачиев еще раз пнул Верещагина в бок носком ботинка, затем отступил на шаг. Обернулся на крепкого парня.

– Он младший сын Али и очень хороший стрелок. Я посылал Рахима с Юлдашем в твой город, велел убить тебя. Но ты был с женой, а я приказал ее не трогать, поэтому Юлдаш специально выстрелил мимо.

– Сименко тоже твои подручные убили? – спросил Верещагин, поднимаясь.

– Точно, – рассмеялся Юнус. – По моей просьбе, как свинью, зарезали.

– Зачем?

– А ты не понял? Я хочу забрать у тебя все: твои деньги, твою фирму, твою жену. Регина сама позвонила мне, попросила помочь вам в бизнесе, и это я подставил вашу фирму под наш контракт. Потому что знал, что, делая что-то для нее, кладу деньги в свой карман. Ты ведь не догадываешься даже, что я – первый ее мужчина. Я – именно тот, кого она любит и кем восхищается. Мы встретились с ней одиннадцать лет назад в Виндзоре, в летнем лагере. Многие не очень бедные люди со всего мира посылают своих детей английский учить. Она была из России, я из Узбекистана. Ей пятнадцать или четырнадцать, мне восемнадцать почти. Регина не хотела со мной даже разговаривать, все с каким-то хорватом общалась – про музыку, про фильмы… Но я заманил ее в парк и взял силой. Она кричала, сопротивлялась, а потом сама начала за мной бегать, и мы занимались сексом где придется: то в ее спальне, то в моей, то в классной комнате, то в парке. Однажды на конюшне даже. Потом я должен был улететь, Регина висела у меня на шее и орала от горя… Какое-то время мы с ней встречались: я к ней прилетал, когда она еще в школе училась, потом в университете. Снимал номер в гранд-отеле «Европа». Твоя жена и сама ко мне приезжала в Москву и в Лондон. Но потом она мне надоела. В прошлом году отец стал искать выходы на ваш порт, и я вдруг вспомнил про то, что ее папаша как раз перевозками занимается… А тут вдруг появился ты, уверенный, что все твое: мой контракт, моя женщина…

– Ври дальше, – сказал Верещагин и сплюнул кровавым сгустком под ноги Юнусу.

От его удара Алексей ушел и ответил встречным в живот, от которого Юнус сначала согнулся пополам, а затем упал на колени, уткнувшись лицом в этот сгусток. Но к другим врагам Верещагин не успел даже повернуться, на него посыпались удары слева, справа, по затылку, от последнего он рухнул ничком, инстинктивно выставил вперед руки, чтобы не влететь в древние камни носом. И сразу его принялись бить ногами по ребрам и по голове. Единственная мысль, промелькнувшая в угасавшем мозгу, самому себе показалась наивной. «Они меня не убьют, потому что иначе ничего не смогут ответить Бачиеву, если тот спросит…»

Сознание вернулось, когда его подняли с земли и понесли к фургону. Почти захлебываясь кровью, хрипя, задыхаясь и сквозь гул в ушах, Алексей расслышал голос Юнуса:

– Ты хотел плантации посмотреть? Будет тебе плантация…

Его швырнули на пол фургона, и от боли в груди он снова впал в беспамятство. Потом несколько раз приходил в себя, понимал, что его везут куда-то – машину трясло, тошнило, и все тело заливал пот. Над Верещагиным жужжал рой мух, насекомые садились на разбитые губы, рассеченные брови, на ссадины на лице, забирались под одежду, кусали и пили кровь, а Алексей не мог даже пошевелиться, чтобы прогнать их. Но главное, все внутри иссушила жажда – он мечтал о глотке воды, как никогда в жизни, понимая, что еще немного, и его довезут уже мертвым. А куда везут, не знал, да и не осталось сил задумываться – путь казался бесконечным.

Верещагин почувствовал, что кто-то протирает ему лицо влажной тканью, хотел поблагодарить, но не смог разжать губы. Попытался открыть глаза – и тоже не сумел. Кожа лица раздулась от побоев и укусов мух, глаза заплыли, веки распухли. Потом понял, что на нем нет пиджака и рубашки, тело прикрыто каким-то грубым и колючим покрывалом. До сознания долетел далекий стон, и Алексей с удивлением понял, что стонет сам.

– Кажись, живой, – произнес мужской голос, – а ты все плакала.

Верещагин не знал, где находится, но голос говорил по-русски чисто, без акцента. Возможно, он в России? Нет, не может быть, Россия очень далеко, до нее нельзя доехать на стареньком дребезжащем фургоне. Россия так далеко, что, возможно, ее нет вовсе, а вся планета Земля – всего лишь островок, возвышающийся посреди бассейна. На том островке нет ничего, кроме двух невысоких пальм с раскидистыми кронами и четырех кустов белых роз, и туда однажды заползла серая от пыли глупая черепашка…

– Где я? – спросил он. Вернее, хотел спросить, но не смог вымолвить ни слова, потому что снова начал захлебываться кровью.

Верещагин закашлялся, боль пронзила отбитые легкие, сломанные ребра не давали вдохнуть глубоко.

Ласковые руки гладили его голову, и кто-то коснулся щеки губами. Потом голову осторожно приподняли, поднесли ко рту плошку с водой. Но Алексей не смог сделать и глотка, вновь начал захлебываться и задыхаться, боль в груди ослепила, и сознание опять померкло. В следующий раз очнулся в тишине. Лежал неподвижно, и только спустя какое-то время ему с трудом удалось разлепить веки – вокруг ночь, в темном проеме видно небо, на котором блестят густо рассыпанные звезды… Где он? И кто рядом? Почему он здесь и долго ли еще будет здесь находиться? Сколько времени придется оставаться беспомощным и немощным – неделю, две? Как только вернутся силы, надо уходить отсюда, туда, где осталась Регина. Да, да, надо спасать жену, потому что и ей угрожает опасность. Верещагин вспомнил, что говорил Юнус о Регине, и застонал от обиды и сердечной муки. И снова его щеки коснулись робкие и участливые губы, невесомая рука погладила волосы…