Зимой 1940 г. Уинстон Черчилль убедил свой народ в том, что он совершает нечто существенное, героическое, а ведь большинство англичан могло бы и призадуматься, что же они такое делают. «Премьер-министр хвалил в палате общин нас, парней на истребителях, – записал пилот Spitfire Сэнди Джонстоун. – Говорит, мы только что одержали славную победу, хотя, по правде говоря, мы и не заметили, чтобы происходило такое уж крупное сражение»44. Черчилль прославлял победы истребительной авиации и выносливость, с какой народ терпел немецкие бомбардировки. Но пока что он не говорил, как от борьбы с люфтваффе перейти к одолению нацистской империи – просто потому, что сам не знал, как это сделать.

Эдуард Мурроу, американский радиожурналист, 15 сентября сообщил слушателям CBS, что известие о падении бомб на Букингемский дворец не вызвало особого ажиотажа: лондонцы только плечами пожали – пусть, мол, королевская чета разделит общую беду. «Эта война не имеет ничего общего с прошлой – изменились символы, изменилось положение гражданских. Пора понять, что старый мир умирает, гибнут прежние принципы и предрассудки, прежние основания власти и престижа». Мурроу видел то, чего пока не хотела признать часть британской аристократии, кое-кто еще пытался убедить себя, будто сражается за сохранение привычного старого строя. Для привилегированной элиты, как писал принадлежавший к ней Ивлин Во, мировая война была «зловещим нарушением нормальности, массовым движением миллионов людей, из которых немногие подвергались опасности, но большинство было одиноко и праздно; несла разрушение, голод, утраты, рушились здания, тонули корабли, подвергались пыткам и погибали узники, и все это продолжалось без смысла и без конца»45. Мало кто в кругу Ивлина Во понимал, что «нарушение нормальности» произошло раз и навсегда и прежний образ жизни никогда не вернется.

Упорная нацеленность Черчилля на победу сослужила английскому народу прекрасную службу в 1940–1941 гг. Позднее сказалась и ограниченность его позиции. Он хотел сохранить Британскую империю, ее величие и существующий порядок. Большинство соотечественников Черчилля эта цель отнюдь не вдохновляла. Они жаждали общественных перемен, улучшения своего положения – премьер-министру такие вопросы показались бы неуместными посреди борьбы за мировое господство. Домохозяйка из Ланкашира Нелла Ласт сумела трогательно выразить надежды многих таких, как она сама, записав летом 1940 г.: «Порой я никак не могу надивиться, когда думаю, сколько труда, сил и денег тратится сегодня на разрушение, а давно ли не было ни денег, ни работы, и мне кажется неправильным, что деньги и силы всегда находятся, чтобы разрушать и уничтожать, а чтобы строить – нет»46. Миссис Ласт достигла уже среднего возраста, но ее дети и их сверстники были преисполнены решимости: после победы изыщутся деньги и на создание более эгалитарного общества.

Черчилль не пытался называть какие-либо цели войны сверх победы над державами оси. Когда весы склонились на сторону союзников, обнаружилась эта слабость Черчилля, и его популярность в стране резко пошла на убыль. Но в 1940–1941 гг. главной задачей премьер-министра было убедить народ, что войну можно выиграть. Эта задача не упростилась, а скорее усложнилась, после того как удалось одолеть люфтваффе: вдумчивые люди не могли не понимать, что Британия по-прежнему не в силах бросить вызов господству Германии на Континенте. Пилот Hurricane Джордж Барклай запомнил ожесточенный спор между младшими и старшими офицерами в столовой авиабазы в воскресенье 29 сентября 1940 г.: «Англичане все еще пребывают во сне. Они так и не поняли, насколько силен враг, не поняли, что в борьбе придется жертвовать всем. Чтобы бороться против диктатора, нужно установить диктатуру. В конечном счете мы выиграем войну, но усилия потребуются адские, в особенности если мы прямо сейчас не подтянемся»47. Основная и вполне здравая мысль – населению Британии следует вложить всю душу в победу. Впереди еще много разочарований, несчастий и поражений, и сам Джордж Барклай вместе со своим самолетом рухнет и сгорит на погребальном костре посреди пустыни еще до того, как Гитлер ухитрится нажить себе достаточно врагов и тем самым приуготовить свою погибель.

Затевая в 1939 г. войну, Гитлер не собирался переносить боевые действия в Средиземноморье и твердо высказывал намерение не тратить на это ресурсы Германии. Но собрат-диктатор Бенито Муссолини мечтал превратить Средиземное море в «итальянское озеро» и по собственной инициативе предпринял действия, развязавшие конфликт в этом регионе. На протяжении года после падения Франции армии союзников и оси сталкивались только на территории Африки и на Балканах. Даже после того, как Германия в июне 1941 г. напала на Россию, Средиземноморье еще целых три года оставалось основной точкой приложения сил союзников в борьбе против Гитлера. И это стало последствием злосчастного решения Муссолини вступить в борьбу, к которой его народ был совершенно не готов.

Гитлер располагал вермахтом, мощным орудием для осуществления собственных амбиций. Дуче разыгрывал из себя великого завоевателя, стоя во главе армии с некомпетентными офицерами, не желающими сражаться и плохо вооруженными солдатами. Италия была бедной страной, ее ВВП более чем вдвое уступал британскому, а среднедушевой доход – втрое. Стали, к примеру, в Италии производилось в шесть раз меньше, чем в Британии. Во Второй мировой войне Италия мобилизовала свою экономику даже менее эффективно, чем в Первую. В самую идиллическую пору союза Муссолини с Гитлером нацисты относились к южному союзнику с таким презрением, что 350 000 итальянцев, трудившихся в Германии, находились на положении чуть ли не рабов: итальянский посол большую часть своего времени тратил, ходатайствуя за соотечественников и добиваясь улучшения их положения. Сам Гитлер еще сохранял расположение к Муссолини, чьим примером он некогда вдохновлялся, но большинство немцев не доверяли итальянскому лидеру и смеялись над ним. Берлинцы утверждали, будто всякий раз при встрече дуче и фюрера шарманщики играют известную песенку «Не можешь ты верность хранить» («Du Kannst nicht Treue sein»). Ходил анекдот: в 1936 г. какая-то дурочка на светской вечеринке спросила Вернера фон Бломберга, кто выиграет следующую войну, а тот якобы ответил: «Мадам, этого я сказать не могу, одно знаю наверное: проиграет та сторона, за которую выступит Италия»1. В нацистских кругах ходил и другой анекдот: Вильгельм Кейтель (этого прислуживающего и льстящего Гитлеру военачальника именовали Лакейтель) докладывает: «Мой фюрер, Италия вступила в войну!» Гитлер отвечает: «Пошлите две дивизии, этого хватит, чтобы разделаться с ними». Кейтель возражает: «Но, мой фюрер, они воюют не против нас, а за нас», Гитлер говорит: «Это меняет дело: пошлите десять дивизий»2.

В первые месяцы войны немцы и англичане, словно по взаимному уговору, воздерживались от операций на Ближнем Востоке. Общее положение Британии было настолько уязвимым, что ее военачальники ни в коем случае не хотели растрачивать свои силы еще и на этом театре боевых действий. С тех пор как Муссолини присоединился к державам оси, Средиземноморье утратило для союзников ценность в качестве морского пути на Восток, поскольку здесь на воде и в воздухе господствовал их противник. Главнокомандующий сэр Джон Дилл предпочел бы направить людские резервы и излишки оружия на Восток, чтобы укрепить оборону империи против надвигавшейся японской угрозы. Но Черчилль не желал этого допустить: раз не получалось дать немцам бой на территории Европы, он решил сделать это в Африке. Летом 1940 г. драгоценные танки были отправлены в ближневосточные британские колонии к генералу Арчибальду Уэйвеллу. Принимались и другие меры предосторожности – 16 000 жителей Гибралтара были эвакуированы сперва в Северную Африку, а затем в Англию, и лишь 4000 гражданских осталось на Скале. Казалось вполне вероятным, что державы оси попытаются захватить крепость у врат Средиземноморья и к ним мог присоединиться диктатор Испании генерал Франко.