Но эта идея становилась тем навязчивее, чем живее была вера, и потому Испания предлагала для этого благоприятные условия. Действительно, как можно было сомневаться в существовании власти Сатаны, когда сама Церковь установила то, что можно назвать «ортодоксальной» концепцией демона, сформулировав правила, которым надо следовать для борьбы с ним? Демонологическая литература — труд теологов — переживала свой расцвет в XVII веке и представляет нам различные воплощения ангела тьмы. Поскольку демон един во многих лицах, и в мире ада есть своя специализация: на вершине Сатана, которому помогают Люцифер, Вельзевул и Варавва; затем следуют Асмодей, князь роскоши, Левиафан, демон гордости, Велиал, покровитель цыган, прорицателей и колдунов, Авристель, правящий игроками и богохульниками. Среди демонов ада и Ренфас, «хромой дьявол», услужливо ведущий людей ко всем порокам, в которых они находят удовольствие.

Невозможно было бы отрицать большую власть Лукавого над людьми. Так, например, каноник Гарсиа Наварро в своем «Суде суеверий», вышедшем в 1631 году, сообщает нам, что «как ученый медик и философ, каковым он является, он знает свойства всех растений и трав, изготавливает из них квинтэссенцию, которую, невидимым образом, накладывает на больные места»; так объясняются чудесные выздоровления, которые колдуны приписывают дьяволу, но которые на самом деле являются лишь следствием естественных свойств растений. Свою способность быть невидимым дьявол часто использует, чтобы потревожить покой людей: «Иногда он появляется с ужасным шумом, особенно в домах, где живут монахини, стучится в двери и окна, заставляет дрожать стены, разбивает горшки, тарелки и сбрасывает на пол утварь… Иногда он подходит к постели, где спят люди, поднимает одеяло и касается самых сокровенных мест или любым другим образом пугает людей и мешает им спать спокойно».

Гораздо более серьезными, чем эти невинные развлечения демона, считаются случаи одержимости дьяволом, когда Сатана или один из его подручных проникает в человеческое тело и навязывает свою волю душе того, в ком поселился. Безумие, истерия и другие душевные болезни находили свое объяснение в «отчуждении» того, кем овладел дьявол. Существовали симптомы, по которым с уверенностью можно было сказать, что человеком овладел дьявол: одержимый говорит на иностранном языке, которому никогда не учился, рассказывает о событиях, которые произошли в далеких странах, богохульствует в присутствии священных предметов, отказывается молиться или креститься.

Единственным средством в этом случае было заклинание, изгонявшее демона из тела, которым он овладел, и совершавшееся, как и лечение любой болезни, по определенным правилам, установленным Церковью во избежание злоупотреблений и обмана. Заклинания мог совершать только специальный священник, который умел обращаться к демону по-латыни — поскольку тот понимал лишь язык Церкви. Было очень важно знать точно, как зовут того дьявола, которого требовалось изгнать, — Сатана, Люцифер, Вельзевул и т. д., — чтобы иметь перед ним преимущество, и порой сожжение бумажки, где писалось его имя, являлось эффективным средством борьбы с ним. Можно было также заставить «одержимого» встать на колени или поцеловать крест: оскорбленный этим унизительным действием, противным его природе, дьявол уходил. Но самым надежным средством было упомянуть в его присутствии таинства веры, особенно таинство Воплощения, идея которого была невыносима для демона. Наконец, применялись и способы воздействия, более материальные, но, без сомнения, не менее эффективные; брат Луис де ла Консепсьон рассказывает, что, произнося заклинание над очень знатной дамой, он приказал женщинам, которые при этом присутствовали, отхлестать ее по щекам: это привело демона в такое бешенство, что он ушел и больше не вернулся…

Рядом с теми, кто становился жертвой Сатаны, были искавшие его помощи и желавшие получить выгоду от его власти. В колдовстве существовали свои градации: от знахарки, которая могла залечивать раны, произнося магические слова, кудесницы, изготовлявшей «любовные напитки» или бросавшей жребий, до «злых людей, — говорит Гарсиа Наварро, — которые заключают дружеский договор с демоном и пытаются говорить и общаться с ним, чтобы он открыл им некоторые свои секреты и оказал им помощь и благосклонность, чтобы они смогли достичь того, чего желают». Среди них встречались и люди, занимавшие весьма высокое положение: про графа Оливареса, фаворита Филиппа IV, говорили, что он прячет дьявола в своей трости, и общественное мнение обвинило его, вероятно, не без оснований, в том, что он прибегал к помощи колдунов, чтобы сохранить благосклонность монарха.

Процессы о колдовстве, казалось, только служили лишним подтверждением существования отношений между Сатаной и представителями рода человеческого. В устах обвиненных, которых вынуждали признаваться, звучали те же описания, в которых присутствовали те же детали: фантастические путешествия по воздуху к месту шабаша; свадьбы между колдуньями и демонами с головами козла или собаки; святотатственные церемонии, во время которых участники отрицали католическую веру и попирали ногами распятие. Но те же самые подробности мы находим уже в документах, оставшихся после процессов о колдовстве последних столетий Средневековья, и затем снова слышим абсолютно идентичные подробности в XVII веке из уст бесчисленных колдунов и ведьм, приговоренных к сожжению во Франции, Англии, Германии. Сходство поведения допрашиваемых было в какой-то мере навязано им самими служителями инквизиции. Под угрозой пытки они вырывали из обвиненных признания, а те — из-за безумия, самовнушения, надежды избежать смертельного наказания — давали описания демона и его делишек в соответствии с традиционными представлениями, которые у них сложились в рамках концепции западного христианства.

Однако раздавались и голоса, подвергавшие сомнению реальность приводившихся фактов. Гуманист Педро де Валенсия адресовал в 1610 году главному инквизитору свое произведение «Рассуждение о колдовстве и вещах, касающихся магии», в котором показал невозможность совершения признанных преступлений и подверг сомнению признания, вырванные под пыткой. Впрочем, наблюдался странный контраст между умеренностью наказаний, налагаемых инквизицией — ссылка, тюремное заключение, позорный столб, — умеренностью, которая, казалось, отражала некоторое сомнение церковных судей, и строгостью светских судов, которые, разделяя всеобщую ненависть к колдунам, обвиняли их в смерти детей и скота, распространении эпидемий, гибели урожая и были неумолимы в отношении тех, на кого им донесли: в Каталонии в начале XVII века велась настоящая «охота на ведьм», жертвами которой за десять лет стало более трехсот человек.

* * *

Испанская инквизиция!.. Эти слова уже в течение четырех веков будят в воображении мрачные тюрьмы, ужасающие пытки и огонь костров, освещавших аутодафе, чем и объясняются попытки значительной части испанской историографии скорректировать огульные суждения об этом учреждении: напоминают о том, что пытки и наказания, применявшиеся Святой службой, не отличались от тех, которые были в обычае и в других судах, подчеркивают, что церемонии аутодафе проводились в исключительных случаях и что те, кто им подвергался, не обрекались на смертную казнь. Таковы бесспорные факты, но не менее верно и то, что инквизиция занимала в жизни испанцев XVI и XVII веков очень важное место, не только из-за судов, которые она вершила, но и из-за отпечатка, налагавшегося ею на умы людей той своеобразной смесью ужаса и почитания, которую вызывало само ее упоминание, вследствие чего ее присутствие, пусть невидимое, постоянно ощущалось.