— Проклятые немцы! — с чувством произнес Демьян. — Ваше сиятельство, вы прикажите — я докопаюсь, как Мартынка воду мутит! Я всюду пролезу! Он у меня завертится, как уж на сковородке!

— Постой, погоди!..

Маликульмульк даже рукой замахал на отчаянного сбитенщика.

Ясно было одно — действовать нужно осторожненько. Если вину норовят взгромоздить на Лелюхина, значит, стараются помочь подлинному отравителю. Что бы там ни толковал полицейский пристав, что бы ни ворковала очаровательная Софи, Маликульмульк был на стороне Лелюхина. Пристава снабдил сведениями Мартын Ольха, или Эрле, или как там его по-латышски, а пристав и рад — ему нравится, что виноват русский человек. И в доме Видау рады, что виноват не бюргер и даже не рижский айнвонер, а купец, который, хвастаясь непозволительным и слишком быстро добытым богатством, возвел на Клюверсхольме домину о трех этажах, под красной черепичной крышей и с большим балконом.

Кто же стоит за спиной этого Мартынки?

— Ты сперва попробуй узнать, куда подевалась та особа, Анна, — сказал Маликульмульк. — Расспроси баб…

— Бабы его любят! — встрял дедок.

— Тебя, Федотыч, будто не любили! У тебя, поди, тут дюжины две правнуков бегает! — парировал Демьян.

— Да хоть бы один заглянул…

— Демьян, ты не переусердствуй, — как можно строже сказал Маликульмульк. — Ты все вызнай про Мартына, про его родню немецкую, а также про Лелюхиных. Ежели на фабрику подбросили посудины, то кто-то из своих к этому руку приложил…

И канцелярский начальник задумался.

Ему безмерно недоставало сейчас Паррота, строгого и язвительного; Паррота, дружбы с которым не получилось, да и получиться не могло…

Он нуждался даже не в совете физика — сам не дурак! Он нуждался в присутствии старшего, который не позволил бы наделать глупостей. Просто будет поблизости и в нужную минуту вдруг явится, как та самая Ночь, что вдруг спустилась в окошко к философу, сидя на золотом полумесяце и свесив кокетливо перекрещенные узкие ножки… в голубых атласных туфельках…

* * *

Прибыв утром в канцелярию, Маликульмульк посмотрел на письма, разложенные подчиненными по папкам, взял самые важные и пошел в кабинет к Голицыну. Но Голицына не было — вместе с Брискорном и двумя командирами постарше, инженерным полковником фон Миллером и генерал-майором фон Торкелем, укатил по реке в крепость Дюнамюнде, верстах в двенадцати от Рижского замка, охранявшую вход в Двину. На санях туда добраться можно менее чем за час, так что к обеду его сиятельство, Бог даст, вернется, а вот летом, на лодках, такое путешествие заняло бы весь день.

Вздохнув с облегчением, Маликульмульк пошел в апартаменты княгини — выпить утренний кофей. Она сидела с дамами и развлекалась — Наталья Борисовна раскладывала ей большой и сложный пасьянс, Екатерина Николаевна тихонько наигрывала на клавикордах французскую песенку. Там же была и Тараторка — сидела в уголке с книжкой. Маликульмульк, остановившись в дверях, залюбовался, такая это была жанровая картинка, достойная кисти кого-нибудь из малых голландцев, может, Метсю, Мириса или Терборха.

— Прасковья Петровна, распорядись насчет кофея, — велела княгиня. — Да уж и мне заодно… сударыни, кому еще?

Тараторка увидела Маликульмулька и устремилась к нему:

— Иван Андреич, вы совсем пропали! Без вас уж так скучно — вечера долгие, хоть бы пришли стихи почитать! О комедии уж молчу!

Маликульмульк вспомнил Софи. Тараторка во всех проявлениях своего взбалмошного характера была естественна — за жеманство ей бы влетело от княгини. Тараторка желала повзрослеть — но изображать зрелую и опытную госпожу не стала, хотя актерские способности имела, и в избытке. А вот Софи… Софи получила иное воспитание, в ее кругу общей любовью пользовалось, надо полагать, странное и очаровательное существо, женщина-дитя, и брак с таким воспитанием ничего не мог поделать, оно въелось в душу… даже страшно подумать, что и двадцать лет спустя Софи будет вести себя так же… а Тараторка? Любопытно, какой станет Тараторка?

Но Софи красива. А Тараторка некрасива. И потому есть надежда, что Тараторка поумнеет. Ибо красота развитию разума не способствует… но красота смущает душу, и ей того довольно…

— Ну что, свозил ты дивовских внуков на экзамен? — спросила Варвара Васильевна.

— Ваше сиятельство, не получается. Дивов не хочет их отдавать.

— А он знает, что я велела отправить их в школу и поселить поблизости?

— Знает, ваше сиятельство, — Маликульмульк развел руками.

— С ума он, что ли, сбрел? Иван Андреич, отправляйся немедленно в Цитадель и уговорись с ним, когда заберешь детей. Скажи ему прямо — отставному бригадиру не след спорить с княгиней Голицыной! И скажи еще, что портить детей я ему не позволю! Я сама — мать! И мои старшие уже служат! Мне лучше знать, как растить мальчишек, чем выжившему из ума дуралею! Ступай!

Маликульмульку стало ясно — если сейчас не удастся договориться с Дивовым, то вечером Варвара Васильевна непременно нажалуется князю, да так нажалуется — утром весь гарнизон будет поднят по тревоге, а Сашу с Митей уведут в предместье под конвоем кирасирской роты и с барабанным боем. Старый же бригадир окажется в смирительном доме — и вряд ли когда оттуда выберется.

Не то чтобы Маликульмульк нежно любил упрямого старика — но как-то так вышло, что он вмешался в судьбу Дивова и ощущал некоторую ответственность за бригадира с семейством. Княгиня была права — лучше пойти и попытаться увезти детей без скандала, пока не приняты чрезвычайные меры.

— Кофей-то дайте допить! — взмолился он.

После вчерашнего ушиного разврата он спал неважно и позавтракал не в полную силу. Чашка крепкого горячего напитка, на сей раз без густых рижских сливок, должна была его взбодрить.

— Допивай, — позволила Варвара Васильевна. — А ты, сударыня, что задумала?

Это относилось к Тараторке, которая встала перед княгиней и явно готовилась произнести речь.

— Варвара Васильевна, можно и мне пойти с Иваном Андреичем в Цитадель? А то сижу, сижу дома, совсем не гуляю!

— Маша, это не прогулка, Иван Андреич пойдет в тюрьму по важному делу. Что — и ты за ним в тюрьму?

— Я бы в собор пошла, пока Иван Андреич там. К матушке Анфисе пошла бы, к Лизе! А оттуда бы меня кто-нибудь проводил в замок. Ну, ваше сиятельство! Сил нет сидеть на одном месте!

— Ну, коли к матушке Анфисе… — княгиня усмехнулась. — Беги, собирайся! Обувайся потеплее!

Тараторка поцеловала княгинину руку и умчалась прочь.

— Наконец-то подружку себе нашла, — сказала Прасковья Петровна. — Одна беда, Анфисиной Лизке уже семнадцатый, вовсю невестится. И наша, на нее глядя, задурит.

— Там батюшка Викентий, он ни жене, ни дочкам воли не дает, — возразила Екатерина Николаевна. — Говорит, что поповнам нужно себя блюсти строже, чем монахиням. Иначе на них никто не женится.