Оглушительно гудели невидимые рожки, укрытые занавесами по сторонам палаты. От каждого посольства первым приветствовал василевса старший; после поклона двое дворцовых служителей помогали ему подняться и вели к приготовленному месту. Усевшись, Асмунд обнаружил, что находится довольно близко к троносу. Ближе него к Стефану расположились ясы со своим предводителем, а сарацин усадили дальше. Напротив них, с другой стороны стола, сидели греки. Почти половина из них были безбороды: эти царедворцы выслужились из евнухов, которым только и позволялось занимать разные должности при самой особе василевса. Ну а те, кто был вхож в спальню и подавал царям одеваться, при известном уме и ловкости мог войти в доверие и добиться должности побольше – до самых высоких. Об этом русам рассказывал в стратонесе сотский Финнбьёрн, смеясь и добавляя: «Но я свои яйца ни на какие должности не променяю!»

Пока вошедшие позже кланялись, Асмунд наконец рассмотрел василевса – того из троих или четверых, который взял на себя труд принять посольство. «И хорошо, – подумалось, – что он один. Сиди их тут все четверо, спину сломаешь всем кланяться». Выглядел Стефан лет на тридцать, как поначалу показалось Асмунду, но позже он заподозрил, что василевсу меньше, а просто он плохо выглядит из-за нездоровья. Был тот весьма высок, худощав, с продолговатым некрасивым лицом, небольшой бородкой и густыми изломленными бровями. В чертах читалось пренебрежение пополам с неудовольствием, будто у него что-то болит и он вовсе не рад быть здесь. На послов он даже не глядел. Асмунд подивился про себя такой неучтивости, при которой богатый златотканый кавадий и красная мантия, сколотая на плече, смотрелись неуместно – будто дерзкий раб тайком напялил платье господина и вот-вот поплатится за это жизнью.

Папас[13] прочел молитву, хотя, кроме василевса и его греческих приближенных, христиан за столом больше не было. Начали подавать угощение. На огромных, как корыта, серебряных, частью позолоченных блюдах лежали зажаренные целиком туши – так причудливо украшенные зеленью и цветами, что Асмунд едва узнавал животных, птиц и рыб. Ягнята, козлята, поросята, домашняя и дикая птица, зайцы – все это выглядело, будто невиданные звери из басен, вроде жар-птицы и индрик-зверя. Цветы при ближайшем рассмотрении оказывались вырезаны из плодов или свернуты из ломтиков ветчины; сквозь них проглядывала блестящая от жира запеченная корочка. Причем оказалось, что хитрые греки заранее вытащили из туш кости, положили внутрь овощи или другое мясо, а потом снова надели сверху кожу и придали тушам вид целых.

В Валгалле, как рассказывают, Один каждый день угощает павших воинов мясом вепря – одного и того же. Но даже Отец Ратей не додумался сделать так, чтобы весь этот вепрь состоял лишь из мяса и жира без костей… Косточки сохранились лишь в птичьих ножках, и то были обернуты зелеными листьями.

Стефан август сидел в одиночестве за особым столом на возвышении. Прислужники подносили ему блюда, клали перед ним кусок или два, потом он знаком показывал, кому из сидящих за нижним столом отослать остальное. Асмунд приметил, что василевс больше пьет, чем ест. Оттого, наверное, тощий такой и рожа кислая. Среди тех, кому досталось одно из царских блюд, молодой посол узнал патрикия Феофана. Тот тоже его узнал и, налегая на присланную царем рыбу, даже подмигнул, – если Асмунду не померещилось. С чего бы это?

Сам Асмунд пытался есть то, что ему наряду с прочими подносили слуги, но непривычная обстановка подавляла голод. Даже вкусные запахи запеченного и жареного мяса с удивительными приправами не столько влекли, сколько вызывали легкую дурноту.

Перед каждым гостем стоял позолоченный кубок – все одинаковые, от одного мастера, – и прислужники подливали вина, едва кому случалось отпить. Вино было разбавлено водой и замешано с медом, а не со смолой – ну, хоть царям достойное питье подают, хмыкнул про себя Асмунд. Убранство стола его поразило. Он привык, что каждый серебряный кубок – сокровище, бережно передаваемое по наследству, и о каждом рассказывают предания: кто из предков где и как его добыл. А здесь они стояли строем, будто воины. До сих пор он видел в основном голые стены стратонеса и простую глиняную посуду, хоть и поровнее, чем самолепные домашние горшки. Но теперь невероятная роскошь Греческого царства, о котором так много говорили, била в глаза и ослепляла. Будто в пещере Фафнира, серебро и золото было повсюду – блюда, кубки, сосуды, кувшины, даже светильники! Все это блестело, искрилось, переливалось, и Асмунду казалось, что он ест не мясо и рыбу, а какое-то сияние.

Разобрать, каково сияние на вкус, он толком не успел, а тут еще любезный хозяин застолья решил завести с гостями беседу. И та окончательно отбила всякую охоту к еде.

До этого Стефан обращал речи к ясам: он говорил по-гречески, а им переводили на их язык. Асмунд не понимал ровно ничего, однако заметил, что купцы прислушиваются к греческой части беседы. Рядом с троносом стоял какой-то чин, который в обеде не участвовал, а лишь подсказывал что-то Стефану. Потом он исчез, а на его месте Асмунд с удивлением обнаружил уже знакомую черную бороду и загорелую лысину асикрита Лаврентия – сейчас тот был одет в шелковый скарамангий – шелковую рубаху с отделкой и очень длинными рукавами.

Подошел тот скопец-толмач, которого Асмунд поначалу принял за бабу, и встал у него за спиной.

– Теперь мы обратимся к вам, скифы, – перевел скопец, склонившись к Асмунду сзади, отчего тот беспокойно дернулся, едва сдержав желание развернуться и точным ударом кулака отшвырнуть «бабу» подальше.

Кто? Какие скифы? Асмунд удивился: кроме них, ясов и сарацин, больше тут никого не было. Но потом вспомнил: скифами греки называют всех, кто живет от них на север: и русов, и болгар, и кочевников.

Но Стефан смотрел на него. Вид у василевса был недовольный и отчасти недоумевающий, будто он удивился, вдруг обнаружив у себя за столом шестерых рослых светловолосых мужчин с золотисто-рыжими бородами.

Лаврентий что-то говорил ему; поскольку речь назначалась василевсу, толмач молчал, но ясно было, что Стефану описывают положение дел. Асмунд перестал есть и положил нож на стол, чтобы рот был свободен, когда придется отвечать. Сердце забилось от волнения. Сейчас он узнает, не напрасно ли ехал так далеко, терял даром столько времени и удалось ли ему не подвести Ингвара.

– Зачем вы прибыли к нам? – вдруг сказал толмач у него над ухом, и Асмунд понял, что эти слова Стефан сказал уже не Лаврентию, а ему.

Асмунд удивился: этому самому толмачу он уже все о киевских делах рассказал подробно. Но потом сообразил: Стефан этого не слышал. Что же ему – магистры не донесли?

– Князь наш Ингвар прислал нас объявить о желании всех русов заключить с вами, греками, новый договор, чтобы жить в мире, дружбе и торговать по закону.

– Архонт русов Ингер нижайше просит Василею Ромеон оказать ему покровительство и позволить войти в число друзей, – по-гречески сказал толмач.

– Друзей? – переспросил Стефан. – Чем вы заслужили нашу дружбу? Ваш архонт захватил Киев силой, будто злейший враг, вопреки праву и закону, поражал мечом и отправлял в изгнание, огнем и мечом подчинял себе земли! С такими нечестными людьми мы не можем заключать договоров. Вы пришли сюда под предлогом мира, но как нам знать, не разведчики ли вы и не задумали ли сделать зло и нам?