— Каждому своё место по заслугам. Возможно, я не сумел бы командовать, зато теперь я по крайней мере научусь подчиняться.

Между тем в городе распространялись тревожные слухи, и хотя они, к счастью, оказались ложными, каждый франсевиллец, насколько это было возможно, старался приналечь на работу. Кто-то сообщил, что герр Шульце ведёт переговоры с несколькими судоходными транспортными компаниями о перевозке своих орудий. Вслед за этой «уткой» спустя некоторое время кто-то пустил другую, за ней третью, и они стали появляться чуть ли не каждый день. То это были слухи о том, что флот Шульце взял курс на Франсевилль, то сообщалось, что железная дорога в Сакраменто перерезана отрядами улан, свалившимися, по-видимому, с неба.

Но все эти слухи, которые тут же опровергались, выдумывались для забавы читателей досужими репортёрами, — на самом же деле Стальной город не подавал никаких признаков жизни.

Это загадочное молчание, хотя и позволяло франсевилльцам успешно продолжать работы по обороне, все же несколько беспокоило Марселя, когда он в редкие минуты отдыха задумывался над странным поведением Шульце.

«Неужели этот разбойник изменил свои намерения и готовит нам какой-нибудь новый гнусный фокус?»

Но так как план обороны предусматривал все возможности нападения как с суши, так и с моря, то Марсель подавлял своё беспокойство и с удвоенной энергией возвращался к работе.

Работа заполняла весь его день, и единственное удовольствие, которое он позволял себе после трудового дня, были короткие полчаса вечером в гостиной госпожи Саразен.

Доктор с первого же дня настоял, чтобы Марсель каждый день приходил к ним обедать, конечно за исключением тех случаев, когда он будет связан каким-нибудь другим приглашением. Но, как это ни странно, Марсель, по-видимому, не получил ни одного приглашения, ради которого он решился бы отказаться от этой привилегии.

Чем объяснялось такое постоянство? Вряд ли ему доставляло такое уж наслаждение смотреть на послеобеденную партию в шахматы доктора Саразена с полковником Гендоном. По-видимому, его привлекало что-то другое. И хотя он не отдавал себе отчёта в своих чувствах, но ни на что в мире он не променял бы те короткие минуты, которые он проводил вечером после обеда в обществе госпожи Саразен и Жанны, когда они усаживались за большой стол — женщины с работой в руках для будущих походных госпиталей — и мирно беседовали втроём.

— Так, значит, эти стальные болты лучше тех, чертежи которых вы нам показывали в прошлый раз? — спрашивала Жанна, интересовавшаяся всеми работами по обороне.

— Несомненно, мадемуазель, — отвечал Марсель.

— Ну, я очень рада. Но подумать только, сколько труда и изобретательности требует в техническом деле каждая маленькая деталь! Вы мне говорили, что сапёры вырыли вчера около пятисот метров траншей. Ведь это очень много, правда?

— Увы, это далеко не достаточно. Если мы так будем продолжать, вряд ли нам удастся окончить наши укрепления к концу месяца.

— Я бы так хотела, чтобы у нас все уже было готово, и пусть тогда приходят эти гнусные банды Шульце. Насколько мужчины счастливее нас, женщин! Они заняты делом, они знают, что нужны. И ожидание для них не так тягостно, как для нас. А мы, на что мы годимся?

— На что вы годитесь? — пылко воскликнул обычно невозмутимый Марсель. — Как вы можете так говорить, Жанна? А ради кого же, как не ради вас, наши мужчины бросили все и стали простыми солдатами?! Что заставляет их сейчас трудиться не покладая рук, если не единственное желание — обеспечить спокойствие и счастье своих матерей, жён, сестёр, невест? Кто вдохновляет их, как не вы? Во имя чего они готовы жертвовать собой, как не во имя чувства…

Но тут Марсель, запнувшись на этом слове, смутился и замолчал. Жанна тоже молчала. И доброй госпоже Саразен пришлось прийти им на выручку.

— Чувство долга, — сказала она, — вот что заставляет наших франсевилльцев забывать о себе в минуты опасности.

После таких бесед Марсель с ещё большим воодушевлением возвращался к своей работе и в сотый раз давал себе клятву спасти Франсевилль и не допустить гибели ни одного из его обитателей. Он никак не мог ожидать события, которое вскоре должно было поразить всех, хотя это было естественным, неизбежным следствием того противоестественного положения вещей, когда один человек держит в своих руках все, — а это был основной закон Стального города.

Биржа в Сан-Франциско, самая оживлённая и самая удивительная в мире, представляет собой некое, так сказать, алгебраическое выражение мировой промышленности и торговли.

Благодаря географическому положению главного города Калифорнии он отличается от всех других своим явно космополитическим характером. Под его роскошными портиками из красного гранита рослый белокурый саксонец сталкивается с бледным, тонким, темноволосым кельтом; негр — с финном и бронзовым индусом; полинезиец с удивлением взирает на гренландца; китаец с искусно заплетённой косой старается перехитрить своего многовекового врага — японца. Все языки, все наречия смешиваются в единый жаргон в этом современном Вавилонском столпотворении.

День 19 октября на этом единственном в своём роде рынке мира начался как обычно и не предвещал ничего особенного. Как всегда, к одиннадцати часам дня начали сходиться главные маклеры и агенты. Они пожимали друг другу руки, весело или сдержанно, в зависимости от темперамента каждого, после чего направлялись к буфету, чтоб совершить перед своими операциями умилостивительные возлияния. Затем они один за другим направлялись в вестибюль, где рядами вдоль стен стояли шкафы с нумерованными ящиками для почты. Каждый доставал из своего ящика адресованные на его имя объёмистые пакеты и на ходу бегло просматривал их содержимое. Вслед за этим вскоре устанавливались курсы дня; толпа дельцов постепенно росла, вместе с ней нарастали оживление и сутолока.

К полудню со всех концов земного шара начали в изобилии поступать телеграммы. Среди общего гама и сумятицы ежеминутно раздавался зычный голос, выкрикивающий текст только что доставленной депеши, после чего её тут же наклеивали на стену, где уже красовалась целая коллекция. Сутолока с минуты на минуту росла. Блокноты, записные книжки мелькали в руках. Маклеры сновали взад и вперёд, опрометью бросались к телеграфному бюро, посылали запросы, возвращались с ответами. Казалось, повальное безумие овладевает толпой, и вдруг словно какой-то магнетический ток пробежал по всему залу.

Один из акционеров Дальневосточного банка принёс неслыханное, потрясающее, невероятное известие, и оно с быстротой молнии облетело всех.

— Какой вздор! — говорили одни. — Это наверняка чьи-то фокусы! Кто поверит такой утке!

— Нет, не говорите, — возражали другие, — дыма без огня не бывает.

— Да разве такое предприятие может лопнуть?

— Всякое предприятие может лопнуть.

— Подумайте, какой капитал! Одно оборудование оценивается свыше восьмидесяти миллионов!