на рассвете, Алирик под моим надсмотром принялся магией воду выводить. Два дня возились. Теперь родник бьёт прямо под окнами дворца, что при желании и в озерцо можно обрамить.

Прикрыв глаза, я погружала и вынимала пальцы из теста. Взбивая, сдабривая. Чтобы не только сытость пироги мои людям несли, но и здоровье для тела и бодрость для ума. Утробу набьют они и сами.

А по-другому здесь ветер шумит. Тот же странник, что и в Эстесадо, да только там вторит ему моря шум, здесь же степь усиливает песнь, громче её делает, быстрее, хоть и чуть печальнее. Несёт дыхание мира так далеко, как только сможет. Перепрыгивает через холмы, огибает озёра.

А я словно ветром тем лечу по просторам Ондолии, вижу поля, что к зиме готовы, хоть и половину не уродили того, что могли бы, реки, чьи русла чуть повернуть и зарыхлела бы землицы, а под тем лесом, коли холм приподнять, аккурат деревья укроют деревеньку, и меньше они станут от кочевников страдать, загодя видя приближение их и зовя соседей на подмогу.

Нет здесь хозяйки. И части не даёт землица того, что хочет людям дать, да они просить и брать разучились. Простым запретили — поди, скажи, что по календарю луны поле своё сеешь, на костёр взойдёшь, а магам и вовсе неведома наука эта. Они только подчинять да приручать стихию могут, никак не в унисон жить.

Мурашки побежали по рукам, что открыты. На кухне, вблизи очага, теплее, чем в Итвозе в летний полдень, только дорожку соломенную раскатала, поостереглась босыми ногами на камень пола стать. Пусть я и ведьма, но чем Земля-Мать не шутит. А кожа всё щекотится и зудят пальцы в тесте и ноги сами переминаются — присесть, да к земле воззвать, себе на услужение её поставить, да самой ей в услужение стать.

Нельзя. Есть тут хозяин, что озлобиться может, коли я порядки свои чинить возьмусь.

— Для кого ты стряпаешь? — прозвучало тихо, но зловеще. — Да и нарядилась… — распахнула глаза, отгоняя транс. — О ком думаешь, что улыбаешься так?

— О тебе, чувствовала, что скоро навестишь меня… — глянула на него, как на пороге он стоит, о проход опершись.

И против воли, сама не желая, ещё шире улыбаться начала. От того, что скучала по нему. Ведаю, занят он крепко был, раз не ехал. Да и я не гуляла, и в ожидании не кручинилась.

— Как узнала, что сегодня приеду?

— Иди ближе, покажу, — он и подошёл. Стал рядом, а я шар из теста оставив, руки о себя отёрла и ладонь его к своей груди прижала, — здесь ведала, чувствовала, что не меньше моего ты встречи ждёшь, да дела ко мне не пускают, — широкий нос задышал часто-часто, большой кадык дёрнулся, а пальцы сжали грудь. Моя ладонь сверху легла.

— Ждала, значит?

— Ждала.

— Отчего не написала ни строчки? Да и не крепко ты грустила. Пироги стряпаешь, наряжаешься…

— Так… — я растерялась. Пусть и начала как шутку, что для него всё. Я никак знать не могла, что он явится сегодня. Просто и правда, нравится мне интерес его, любование. Понимала я, что рано аль поздно явится и не желала, чтобы в виде неприглядном он меня застал.

— Али не меня ты ждала? Врёшь мне? — груди стало немного больно от сжатия, но вопреки ожидаемому то не оттолкнуло, наоборот — в животе полыхнуло. — Когда ждут письма пишут, о встрече просят, а не снуют по округе мужикам на забаву, — сквозь зубы, будто сам себя сдерживает.

— Какая ж тут забава? Коли я размером с корову? — усмехнулась, провела ладонью по его щеке. Колючий.

— Не играй со мной, Эля, — схватил, с силой сжал запястье. Потянул руку вниз. — Ты лучше моего ведаешь, что и непраздная — краше всех других, — другая рука его вцепилась в мой подбородок, — али забавляешься так, доводя меня? Характер показываешь — не напишешь сама, не позовёшь. А кабы не приехал я? И дальше бы тебя твой вояка на руках унёс? А поп подсобил бы?

Желваки уже гуляют на скулах, да и весь он какой-то злой, яростный.

— Я испугалась тогда, — вывернулась и прильнула губами к ладони, что миг назад больно сжимала, — за ребёночка, силу не рассчитала… устала, больно стало. Он понёс не как мужчина, как солдат, пойми… А если бы по-другому: один ты у меня господин и над душой и над телом, прекрати изводиться и сомневаться.

Глава 21

— Как не изводиться с такими доносами?

— А разве, когда в Итвозе я была, не доносили?

Успокаивается, затихает. Очей не отводит от губ моих, что целуют его ладони.

— Другое то совсем, — тихо молвит. — А когда здесь ты, рядом совсем… мука. Вроде здесь, а всё одно — далеко…

— Близко… — губами невесомо коснулась его губ, — всегда близко…

Поцелуй стал долгим, а ладони мои принялись рубаху с него стягивать. Остальную одежду он уже сам скинул… Провела по каменной спине, что стала влажной, прижимая его к себе ещё ближе. Горячее, прерывистое дыхание, как в бреду. Король мой одним махом задвинул всё в бок с широкого стола, усадил меня.

Поцелуи с губ перекинулись на шею, грудь, которую он из платья выпустил. Руки в растрёпанную, косматую голову — сделать ближе. Острее… Без всякой скромности и стеснения сама ему подставляюсь, понимая — мало! Сколько ни дай — мало.

Поддалась порыву и отстранилась, отнимая грудь, и встретилась с осоловевшим совсем взглядом. Сжала сама полушария, провела по соскам кончиками пальцев, закатила глаза от удовольствия…

— Эля… — наконец он скинул оцепенение и рывком придвинул меня ближе, оставляя так же сидеть.

От удовольствия, когда проник в меня, не выдержала — заскулила, чувствуя долгожданные удары внутри. Волна поднялась и накрыла с головой. Тяжёлый взгляд из-под полуприкрытых век, быстрые толчки, частое громкое дыхание — не одной мне хорошо…

Пик, который был так близко настал неожиданно, обескураживающе… Файлирс не дал мне им насладиться, догнал меня в один миг.

— Пойдём в опочивальню… я до самого утра нынче…

Так и повелось — частые встречи, когда на ночь он мог остаться, а когда и прилетал один, под покровом ночи, десять минут имея меж делами.

Мягко поднимал ту тему, что всё удобнее стало бы, коли в его дворце я была, подле него, да не настаивал. И сам понимал, каково там мне будет…

По каждому облетающему двор листочку я видела, как отступает осень, уступая место зиме. То, что пора мне ехать понимали